моральномъ отношеніи, то рѣшительно все равно, какова мораль его книгъ. Полагаю, что Донъ-Томасъ попалъ въ Чистилище за это утвержденіе. И стоило бы, во имя поэтической справедливости, продержать его тамъ до тѣхъ поръ, пока «Любовныя Поэмы» не будутъ распроданы до послѣдняго экземпляра или забыты вслѣдствіе недостатка читателей. Въ каждомъ вымыслѣ должна быть мораль; мало того, критики открыли, что она есть въ каждомъ вымыслѣ. Филиппъ Меланхтонъ довольно давно уже написалъ комментаріи къ «Войнѣ мышей и лягушекъ» и доказалъ, что цѣль поэта была возбудить отвращеніе къ мятежу. Пьеръ ла-Сенъ зашелъ дальше, показавъ, что поэма написана съ цѣлью внушить молодымъ людямъ отвращеніе къ обжорству и пьянству. Равнымъ образомъ Яковъ Гюго пришелъ къ убѣжденію, что въ лицѣ Эвена Гомеръ изображаетъ Жана Кальвина, въ лицѣ Антиноя — Мартина Лютера, въ Лотофагахъ — протестантовъ вообще, а въ Гарпіяхъ — голландцевъ. Наши новѣйшіе схоліасты не менѣе остроумны. Эти молодцы разъяснили скрытый смыслъ «The Antediluvians», аллегорію «Powhuttan», новые взгляды «Щеголя Робина», трансцендентальную философію «Карапузика». Словомъ, доказано, что человѣкъ не можетъ взяться за перо безъ глубочайшихъ замысловъ. Такимъ образомъ задача авторовъ значительно облегчается. Беллетристу, напримѣръ, нечего заботиться о морали. Она есть — гдѣ-нибудь да найдется. Мораль и критики сами позаботятся о себѣ. Все, что авторъ имѣлъ въ виду, и все, чего онъ не имѣлъ въ виду, выяснится въ свое время въ «Обозрѣніи» или «Магазинѣ», а также и то, что онъ долженъ былъ имѣть въ виду, и то, что онъ собирается имѣть въ виду, — словомъ, все пойдетъ, какъ по маслу.
Итакъ, нѣтъ ни малѣйшаго основанія въ обвиненіи, взведенномъ на меня нѣкоторыми невѣждами: будто я не написалъ ни одного моральнаго разсказа или, выражаясь точнѣе, разсказа съ моралью. Не этимъ критикамъ предназначено разъяснить меня и развить мою мораль — вотъ въ чемъ все дѣло. Но «Сѣверо-Американскій Трехмѣсячный Враль» заставитъ ихъ устыдиться своей глупости. Тѣмъ временемъ, чтобы отсрочить мою казнь, чтобы смягчить обвиненіе, я предлагаю вниманію публики нижеслѣдующую печальную исторію — мораль которой очевидна, внѣ всякаго сомнѣнія, такъ какъ напечатана крупнымъ шрифтомъ въ заглавіи разсказа. Мнѣ обязаны благодарностью за этотъ пріемъ, гораздо болѣе остроумный, чѣмъ у Лафонтена и прочихъ, которые откладываютъ печатаніе морали до послѣдней минуты, припрятывая ее до конца своихъ басенъ.
Defuncti injuria ne afficiantur гласятъ законы двѣнадцати та-
