тые своими собственными дѣлами, ведущіе ихъ за свой счетъ и страхъ. Они не особенно интересовали меня.
Группа прикащиковъ бросалась въ глаза, и я замѣтилъ въ ней два разряда. Одни, младшіе прикащики сомнительныхъ фирмъ, молодые джентльмены, въ сюртукахъ въ обтяжку, въ блестящихъ сапогахъ, съ напомаженными волосами и надменнымъ выраженіемъ губъ. Если бы не извѣстная юркость, которую, за неимѣніемъ лучшаго термина можно назвать гостиннодворской развязностью, эти господа показались бы мнѣ точнымъ facsimile того, что считалось верхомъ хорошаго тона годъ или полтора тому назадъ. Они донашивали барское платье: лучшаго опредѣленія этому классу, кажется, не придумаешь.
Старшіе клерки солидныхъ фирмъ — steady old fellows — тоже имѣли рѣзко опредѣленную физіономію. Ихъ легко было узнать по чернымъ или темнокоричневымъ брюкамъ и сюртукамъ, сидѣвшимъ удобно и покойно, большимъ солиднымъ башмакамъ, бѣлымъ галстукамъ и жилетамъ, толстымъ чулкамъ или гетрамъ. У всѣхъ головы свѣтились, а верхушка праваго уха какъ-то странно оттопыривалась вслѣдствіе привычки закладывать за нее перо. Я замѣтилъ, что они снимали или надѣвали шляпы непремѣнно обѣими руками, и носили часы на коротенькой золотой цѣпочкѣ стариннаго основательнаго образца. Они представляли изъ себя аффектацію респектабельности, если можетъ быть такая почтенная аффектація.
Было тутъ много шикарныхъ джентльменовъ, въ которыхъ я безъ труда узнавалъ мазуриковъ, наводняющихъ всѣ большіе города. Я съ большимъ любопытствомъ разсматривалъ этихъ франтовъ и удивлялся, какъ могутъ настоящіе джентльмены принимать ихъ за такихъ же джентльменовъ. Огромныя маншеты и видъ необычайнаго чистосердечія сразу выдаютъ ихъ.
Еще легче узнать игроковъ, которыхъ я тоже замѣтилъ не мало. На нихъ были всевозможные костюмы отъ отчаяннаго thimblerig bully съ бархатнымъ жилетомъ, фантастическимъ галстукомъ, золотыми цѣпочками, филигранными пуговицами до невиннѣйшаго пасторскаго костюма, менѣе всего дающаго поводъ къ подозрѣніямъ. Но всѣ они отличались темнымъ цвѣтомъ лица, тусклыми, мутными глазами и блѣдными плотно сжатыми губами. Были еще двѣ черты, по которымъ я безошибочно узнавалъ ихъ: разсчитанно тихій тонъ голоса въ разговорѣ и склонность большого пальца отклоняться подъ прямымъ утломъ отъ остальныхъ. Въ кампаніи съ этими субъектами я нерѣдко замѣчалъ людей, нѣсколько отличавшихся отъ нихъ манерами, но несомнѣнно птицъ того же полета. Все это господа, кормящіеся своей изобрѣтательностью. Они
