ожидала никакого наслѣдства. «Онъ женился, — таковы были его собственныя слова — по любви и только по любви.» Вспоминая эти слова, я, признаюсь, терялся въ недоумѣніяхъ. Какъ могъ онъ дойти до такого ослѣпленія? Какъ объяснить это? Онъ, такой тонкій, проницательный, съ такимъ изысканнымъ вкусомъ и пониманіемъ прекраснаго! Положимъ, она, повидимому, была безъ ума отъ него, — что проявлялось въ особенности въ его отсутствіи, — когда она смѣшила насъ, постоянно цитируя слова своего «возлюбленнаго супруга, мистера Уайатта.» Слово «супругъ» — по ея собственному, изящному выраженію, всегда было «на кончикѣ ея языка». Между тѣмъ всѣ пассажиры замѣтили, что онъ рѣшительно избѣгалъ ея, и большею частью сидѣлъ одинъ въ своей каютѣ, гдѣ оставался почти все время, предоставляя женѣ развлекаться, какъ знаетъ, въ каютъ-компаніи.
Изъ всего мною видѣннаго и слышаннаго я вывелъ заключеніе, что художникъ, въ силу какого-то каприза судьбы или въ порывѣ необдуманной и слѣпой страсти, женился на женщинѣ, стоявшей гораздо ниже его, и что результатъ этого брака — полное и быстрое разочарованіе — былъ уже на лицо. Я пожалѣлъ его отъ всей души, но не могъ простить ему скрытность относительно «Тайной Вечери.» За эту скрытность я рѣшился отплатить ему.
Однажды онъ вышелъ на палубу и я, взявъ его подъ руку, сталъ расхаживать съ нимъ взадъ и впередъ. Его мрачное настроеніе (весьма естественное при подобныхъ обстоятельствахъ) казалось рѣшительно непобѣдимымъ. Онъ говорилъ мало, угрюмо и съ очевиднымъ усиліемъ. Я отпустилъ двѣ-три шутки, вызвавшія на его лицѣ грустную улыбку. Бѣдняга! — вспоминая о его женѣ, я не удивлялся, что онъ не въ силахъ даже притвориться веселымъ. Наконецъ я рѣшился приступить къ дѣлу. Я намѣревался путемъ осторожныхъ намековъ и двусмысленныхъ замѣчаній относительно продолговатаго ящика дать ему понять, что вовсе не сдѣлался жертвой его забавной мистификаціи. Для начала я сказалъ что-то объ особенной формѣ этого ящика, — причемъ лукаво усмѣхнулся, подмигнулъ и слегка толкнулъ его пальцемъ въ бокъ.
Впечатлѣніе, произведенное на Уайатта этой невинной шуткой, разомъ убѣдило меня, что я имѣю дѣло съ сумасшедшимъ. Сначала онъ уставился на меня, точно не могъ понять соль моего замѣчанія; но по мѣрѣ того, какъ она уяснялась ему, глаза его выкатывались изъ орбитъ. Онъ побагровѣлъ, — потомъ страшно поблѣднѣлъ — и, наконецъ, залился громкимъ и шумнымъ смѣхомъ, который, къ моему изумленію, длился, постепенно усиливаясь, минутъ десять или болѣе. Въ заключеніе онъ тяжело грохнулся на палубу. Когда я кинулся поднимать его, онъ казался мертвымъ.
