когда не скрывалъ отъ меня секретовъ, относившихся къ его искусству, но теперь, очевидно, вознамѣрился провести меня и препроводить прекрасную картину въ Нью-Іоркъ подъ самымъ моимъ носомъ потихоньку. Я рѣшилъ хорошенько посмѣяться надъ нимъ теперь и послѣ.
Одно обстоятельство смутило меня. Ящикъ не былъ поставленъ въ лишнюю каюту. Его помѣстили въ каютѣ самого Уайатта, гдѣ онъ и остался, занявъ почти весь полъ — безъ сомнѣнія, къ немалому неудобству художника и его жены, тѣмъ болѣе что смола или краска, которой была сдѣлана надпись на ящикѣ, издавала сильный, непріятный и, по моему, даже отвратительный запахъ. На крышкѣ были выведены слова: «Мистриссъ Аделаидѣ Куртисъ, Альбани, Нью-Іоркъ. Отъ Корнелія Уайатта, эсквайра. Верхняя сторона. Обращаться осторожно».
Мнѣ было извѣстно, что мистриссъ Аделаида Куртисъ, въ Альбани, — теща художника, но я считалъ весь этотъ адресъ мистификаціей, имѣвшей въ виду отвести мнѣ глаза. Я былъ увѣренъ, что ящикъ не поѣдетъ дальше мастерской моего мизантропическаго друга въ Чамберсъ-Стритъ, въ Нью-Іоркѣ.
Въ теченіе первыхъ трехъ-четырехъ дней плаванія погода стояла прекрасная, хотя вѣтеръ перемѣнился на южный, лишь только мы потеряли изъ вида берегъ. Пассажиры были въ веселомъ и общительномъ настроеніи духа. Впрочемъ, я долженъ сдѣлать исключеніе для Уайатта и его сестеръ, которые относились къ остальной публикѣ сухо и почти невѣжливо. Поведеніе Уайатта меня не удивляло. Онъ былъ мрачнѣе чѣмъ когда либо — почти угрюмъ — но я привыкъ къ его эксцентричностямъ. Что касается его сестеръ, то ихъ поведеніе казалось мнѣ непростительнымъ. Онѣ почти все время сидѣли въ своей каютѣ и, несмотря на всѣ мои старанія, рѣшительно отказывались отъ знакомства съ кѣмъ-либо изъ пассажировъ.
Мистриссъ Уайаттъ была гораздо любезнѣе. Точнѣе сказать, опа была боязлива, а это большое достоинство на морѣ. Она подружилась со всѣми дамами и, къ моему крайнему изумленію, выказывала недвусмысленныя поползновенія кокетничать съ мужчинами. Она очень забавляла всѣхъ насъ. Я говорю забавляла — не знаю какъ бы это объяснить. Дѣло въ томъ, что смѣялись чаще надъ нею, чѣмъ вмѣстѣ съ нею. Мужчины мало говорили о ней, но дамы вскорѣ порѣшили, что она «добренькая, довольно простая, совершенно невоспитанная и, положительно, вульгарная». Всѣ удивлялись, какъ могъ Уайаттъ убить такого бобра. Наконецъ рѣшили, что его соблазнило богатство, — но я зналъ, что это вздоръ. Уайтъ говорилъ мнѣ, что она не принесла ему ни доллара и не
