Нельзя сказать, чтобы мнѣ не доставало личной привлекательности. Напротивъ, я, кажется, хорошо сложенъ и обладаю наружностью, которую девять человѣкъ изъ десяти назовутъ красивой. Мой ростъ, — пять футовъ одиннадцать дюймовъ. Волосы черные, вьющіеся. Носъ довольно красивой формы. Глаза большіе, сѣрые, и хотя близоруки до неприличія, но этого нельзя угадать по ихъ внѣшнему виду. Слабость зрѣнія, однако, всегда донимала меня, и я прибѣгалъ ко всевозможнымъ средствамъ противъ этого зла, — за исключеніемъ очковъ. Будучи молодъ и красивъ, я естественно питалъ къ нимъ отвращеніе и рѣшительно отказывался носить ихъ. Въ самомъ дѣлѣ, ничто такъ не обезображиваетъ молодого лица, какъ очки; они придаютъ его чертамъ видъ какой-то напыщенности, или даже ханжества и старости. Съ другой стороны, лорнетъ налагаетъ отпечатокъ пошлаго франтовства и жеманства. Въ виду этого, я обходился, какъ умѣлъ, безъ очковъ и безъ лорнета. Однако, я слишкомъ распространяюсь объ этихъ чисто личныхъ мелочахъ, которыя притомъ не имѣютъ особеннаго значенія. Прибавлю только, въ заключеніе, что темпераментъ у меня сангвиническій, раздражительный, пылкій, восторженный — и что я всегда былъ усерднымъ обожателемъ женщинъ.
Однажды вечеромъ, прошлой зимой, я вошелъ въ кассу театра П. съ моимъ другомъ, мистеромъ Тальботомъ. Шла опера; афиши были составлены очень заманчиво, такъ что публика буквально ломилась въ театръ. Мы, однако, успѣли заполучить кресла въ переднемъ ряду, которыя были для насъ оставлены, и не безъ труда протолкались къ нимъ сквозь толпу. Въ теченіе двухъ часовъ мой товарищъ, ярый меломанъ, не сводилъ глазъ со сцены, а я тѣмъ временемъ глазѣлъ на публику, состоявшую, главнымъ образомъ, изъ мѣстной élite. Удовлетворивъ свое любопытство, я вспомнилъ о сценѣ, и хотѣлъ посмотрѣть на примадонну, когда взоръ мой остановился, точно прикованный, на женской фигурѣ въ ложѣ, до сихъ поръ ускользавшей отъ моего вниманія.
Если я проживу тысячу лѣтъ, то все-таки не забуду глубокаго волненія, которое охватило меня при первомъ взглядѣ на эту фигуру. Никогда я не видывалъ такой изысканной граціи. Лицо было обращено къ сценѣ, такъ что я не могъ разсмотрѣть его, но формы были божественныя; никакимъ другимъ словомъ не передать ихъ чудной гармоніи, да и терминъ «божественныя» кажется мнѣ слабымъ до смѣшнаго.
Чары прекрасныхъ формъ, волшебство граціи, всегда имѣли надо мной непреодолимую власть; но тутъ явилось олицетвореніе, воплощеніе граціи, beau idéal моихъ самыхъ смѣлыхъ и упоительныхъ видѣній. Фигура, видимая почти съ ногъ до головы бла-
