ходилъ предѣлы обыкновенной усыпляющей силы, но сама эта сила достигла высокой интенсивности. Первая попытка вызвать магнетическій сонъ не удалась. На пятой или шестой успѣхъ былъ не полный, и то послѣ долгихъ усилій. Только двѣнадцатая увѣнчалась полнымъ успѣхомъ. Послѣ этого воля паціента быстро подчинилась волѣ врача, такъ что, когда я познакомился съ ними, сонъ наступалъ почти мгновенно, по желанію магнетизера, хотя бы паціентъ не зналъ о его присутствіи. Только теперь, въ 1845 г., когда подобныя чудеса совершаются чуть не ежедневно тысячами, рѣшаюсь я сообщитъ объ этомъ, съ виду невозможномъ, фактѣ.
Темпераментъ Бедло былъ въ высшей степени впечатлительный, раздражительный, восторженный. Онъ обладалъ богатымъ и пылкимъ воображеніемъ, которое, безъ сомнѣнія, возбуждалось еще болѣе подъ вліяніемъ морфина. Морфинъ онъ поглощалъ въ огромныхъ количествахъ и положительно не могъ обойтись безъ него. Обыкновенно онъ принималъ сильную дозу тотчасъ послѣ завтрака или, точнѣе, послѣ стакана кофе, такъ какъ ничего не ѣлъ по утрамъ, а затѣмъ отправлялся одинъ, или съ собакой, бродить среди пустынныхъ холмовъ, которые тянутся къ юго-западу отъ Шарлоттесвилля и извѣстны подъ громкимъ именемъ Скалистыхъ Горъ.
Въ одинъ пасмурный, теплый, сѣрый день, въ концѣ ноября, въ странное interregnum временъ года, которое называется Индійскимъ лѣтомъ, мистеръ Бедло, по обыкновенію, отправился въ холмы. День прошелъ, а онъ не возвращался. Въ восемь часовъ вечера, не на шутку встревоженные его продолжительнымъ отсутствіемъ, мы собирались отправиться на поиски, какъ вдругъ онъ неожиданно явился, повидимому, въ нормальномъ состояніи и болѣе веселомъ настроеніи духа, чѣмъ обыкновенно. Онъ разсказалъ странныя вещи о своей прогулкѣ.
— Вы помните, — говорилъ онъ, — что я оставилъ Шарлоттесвилль около десяти часовъ утра. Я прямо направился въ горы и часовъ около десяти вступилъ въ ущелье, совершенно незнакомое мнѣ. Я съ большимъ интересомъ направился по его извивамъ. Ландшафтъ, окружавшій меня, врядъ-ли можно было назвать грандіознымъ, но мнѣ нравятся такіе ландшафты своимъ невыразимо безотраднымъ видомъ. Пустыня казалась безусловно дѣвственной. Мнѣ казалось, что нога человѣческая еще не ступала по этимъ зеленымъ лужайкамъ и сѣрымъ скаламъ. Входъ въ ущелье до того незамѣтенъ и недоступенъ, — развѣ случайно, — что я, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ былъ первый путникъ, — первый и единственный путникъ, проникшій въ этотъ закоулокъ.
Густой и совершенно особенный туманъ или дымъ, свойственный индійскому лѣту, и нависшій надъ всѣми предметами,
