ные грустные звуки — низкіе, отдаленные, торжественные тоны колокола, съ большими, но одинаковыми промежутками, сливающіеся съ какими-нибудь печальными грезами. Наступила ночь; и темнота произвела на меня тяжелое впечатлѣніе. Она давила мои члены и была осязаема. Слышался также какой-то ноющій звукъ, точно шумъ отдаленнаго прибоя, но болѣе протяжный. Начавшись съ наступленіемъ сумерекъ, онъ усиливался съ темнотой. Внезапно свѣтъ ворвался въ комнату и звукъ сдѣлался прерывистымъ, менѣе рѣзкимъ и менѣе яснымъ. Впечатлѣніе тяжести въ значительной степени уменьшилось; и пламя каждой лампы (такъ какъ ихъ было много) отдавалось въ моихъ ушахъ монотонной мелодичной нотой. И когда ты, дорогая Уна, подойдя къ постели, на которой я лежалъ, тихонько сѣла подлѣ меня и прикоснулась къ моему лбу своими ароматными губами, въ груди моей затрепетало, сливаясь съ чисто физическими ощущеніями, нѣчто въ родѣ чувства, соотвѣтствовавшаго твоей глубокой любви и скорби; но оно не пустило корней въ остановившемся сердцѣ и быстро исчезло, смѣнившись крайнимъ спокойствіемъ, а затѣмъ чисто чувственнымъ наслажденіемъ, такимъ же какъ раньше.
Теперь изъ развалинъ и хаоса обычныхъ чувствъ возникло во мнѣ точно шестое чувство, вполнѣ опредѣленное. Его проявленія доставляли мнѣ странное удовольствіе — но удовольствіе по прежнему физическое, такъ какъ пониманіе не играло въ немъ никакой роли. Движеніе въ животномъ организмѣ совершенно прекратилось. Ни одинъ мускулъ не сокращался, ни одинъ нервъ не дрожалъ, ни одна артерія не билась. Но тутъ, повидимому, пробудилось въ мозгу то, о чемъ слова не могутъ сообщить обыкновенному человѣческому разсудку даже неяснаго представленія. Назову это духовной пульсаціей. То было духовное воплощеніе абстрактной человѣческой идеи времени. Абсолютная равномѣрность этого — или такого же — движенія опредѣлила самыя орбиты небесныхъ міровъ. Съ его помощью я опредѣлялъ неправильности въ ходѣ стѣнныхъ часовъ на каминѣ и карманныхъ у окружающихъ лицъ. Ихъ тиканье звонко раздавалось въ моихъ ушахъ. Малѣйшія отклоненія отъ правильнаго хода, — а эти отклоненія были всеобщимъ явленіемъ, — дѣйствовали на меня, какъ нарушеніе абстрактной истины на моральное чувство въ земной жизни. Хотя въ комнатѣ не было пары часовъ, которая бы отбивала секунды одновременно, но я безъ труда удерживалъ въ умѣ звуки и относительныя ошибки каждыхъ. И это — это острое, совершенно самостоятельное ощущеніе продолжительности — это ощущеніе, существовавшее (человѣку, быть можетъ, покажется непонятнымъ такой способъ существованія) независимо отъ какой-либо послѣдовательности событій — эта идея — это шестое чувство, воз-
