отвести слѣды. Такимъ образомъ весьма естественно могла явиться мысль подбросить вещи покойной въ рощу близь Барьеръ дю-Руль, мѣстности уже заподозрѣнной. Нѣтъ никакихъ доказательствъ, хотя «Le Soteil» думаетъ противное, что вещи пролежали въ рощѣ «три-четыре недѣли»; напротивъ, многое заставляетъ сомнѣваться, чтобы онѣ могли остаться незамѣченными въ теченіе двадцати дней, истекшихъ со времени роковаго воскресенья до того дня, когда онѣ были найдены мальчиками. «Всѣ онѣ были покрыты плѣсенью, — говорить «Le Soteil», повторяя мнѣніе своихъ предшественниковъ. Нѣкоторыя обросли травой. Шелковая матерія зонтика была еще крѣпка, но нитки совершенно истлѣли. Верхняя часть покрылась плѣсенью и ржавчиной, и порвалась, когда попробовали открытъ зонтикъ». Что касается травы, которой «обросли нѣкоторыя вещи», то этотъ фактъ могъ быть установленъ лишь на основаніи разсказа, слѣдовательно, воспоминаній, двухъ маленькихъ мальчиковъ, которые подобрали и унесли вещи домой. Но трава, особливо въ теплую и сырую погоду (какая и стояла во время убійства), въ одинъ день выростаеть на два, на три дюйма. Зонтикъ, оставленный на свѣжескошенномъ лугу можетъ въ недѣлю обрости такъ, что не будетъ замѣтенъ для глазъ. Что касается плѣсени, на которую такъ упорно налегаетъ издатель «Le Soteil», то неужели ему неизвѣстно, что это такое? Нужно-ли ему объяснятъ, что плѣсень принадлежитъ къ классу грибовъ, большинство которыхъ выростаютъ и разрушаются въ одинъ день?
Итакъ, мы съ перваго взгляда видимъ, что факты, такъ торжественно приводимые въ доказательство долгаго нахожденія вещей въ рощицѣ, рѣшительно ничего не доказываютъ. Съ другой стороны, крайне трудно предположить, чтобы эти вещи могли оставаться въ рощицѣ больше недѣли, — больше промежутка времени отъ воскресенья до воскресенья. Всякій, кто знакомъ съ окрестностями Парижа, знаетъ, какъ трудно найти въ нихъ уединеніе. Неизвѣстный, или даже рѣдко посѣщаемый уголокъ, въ ближайшемъ сосѣдствѣ съ городомъ, вещь рѣшительно непредставимая. Пусть любитель природы, прикованный къ пыли и духотѣ этой великой столицы, пусть онъ даже въ будни попробуетъ утолить свою жажду уединенія въ его паркахъ и рощахъ. На каждомъ шагу очарованіе будетъ разрушаться голосами, или появленіемъ какихъ-нибудь фланеровъ, или бродягъ. Напрасно онъ будетъ искать уединенія въ самой густой чащѣ. Здѣсь-то и притонъ немытой черни, здѣсь храмы, наиболѣе оскверненные. И нашъ любитель природы, съ тоскою въ сердцѣ, вернется въ загаженный Парижъ, — потому, что тамъ эта загаженность не производить такого впечатлѣнія, какъ среди природы. Но если такъ бываетъ въ будни, то что же
