также о причинѣ моей перемѣны, — причинѣ, неизвѣстной мнѣ самому, но ни разу не намекнула на нее. Но она была женщина и увядала съ каждымъ днемъ. Красныя пятна появились на ея щекахъ, голубыя жилы вздулись на бѣломъ лбу. Бывали минуты, когда мое сердце разрывалось отъ жалости, но стоило мнѣ взглянуть въ ея глубокіе глаза, и душа моя омрачалась, и я испытывалъ головокруженіе, какъ тотъ, кто стоитъ на краю бездонной пропасти,
Нужно-ли говорить, что я съ страстнымъ нетерпѣніемъ ожидалъ смерти Морэллы. Я ожидалъ, но хрупкій духъ цѣплялся за свою бренную оболочку много дней, много недѣль, много томительныхъ мѣсяцевъ, такъ что мои измученные нервы одержали, наконецъ, верхъ надъ разсудкомъ, и я бѣсился на эту отсрочку, и полный адской злобы проклиналъ дни, часы и горькія минуты, которыя, повидимому, удлинялись, по мѣрѣ того, какъ угасала ея нѣжная жизнь, — точно тѣни умирающаго дня.
Но въ одинъ осенній вечеръ, когда вѣтры покоятся въ небесахъ, Морэлла подозвала меня къ своей постели. Сѣрый туманъ клубился надъ землей, воды сіяли теплымъ блескомъ, а роскошная октябрьская листва въ лѣсу отливала цвѣтами радуги, упавшей съ неба.
— Наступилъ день дней, — сказала она, когда я подошелъ къ ней, — день всѣхъ дней для жизни и для смерти. Чудный день для сыновъ земли и жизни, — и еще болѣе чудный для сыновъ неба и смерти!
Я поцѣловалъ ее въ лобъ.
— Я умираю, — продолжала она, — но я буду жить.
— Морэлла!
— Не было дня, когда ты могъ бы любить меня, — но ту, которую ты ненавидѣлъ при жизни, ты будешь обожать по смерти.
— Морэлла!
— Говорю тебѣ, я умираю. Но во мнѣ таится залогъ привязанности — о, какой слабой! — которую ты питалъ ко мнѣ, Морэллѣ. И когда мой духъ отлетитъ, — будетъ жить ребенокъ, твой ребенокъ, и мой, Морэллы. Но дни твои будутъ днями скорби, — скорби, которая долговѣчнѣе всѣхъ ощущеній, какъ кипарисъ долговѣчнѣе всѣхъ деревьевъ. Ибо дни твоего счастья миновали: а радость не повторяется въ жизни дважды, какъ розы Пестума не расцвѣтаютъ дважды въ годъ. Ты не будешь наслаждаться жизнью, — но, забывъ о миртахъ и виноградныхъ лозахъ, будешь всюду влачить съ собою свой саванъ, какъ мусульманинъ въ Меккѣ.
— Морэлла! — воскликнулъ я, — Морэлла, какъ можешь ты знать объ этомъ? — но она отвернулась, легкая дрожь пробѣжала по ея членамъ, — и она умерла и я не слыхалъ болѣе ея голоса.
