нымъ предметомъ ея занятій, — которыя съ теченіемъ времени сдѣлались и моими, просто въ силу привычки и примѣра.
Если не ошибаюсь, мой разсудокъ не игралъ при этомъ самостоятельной роли. Или я мало себя знаю, — или мои воззрѣнія вовсе не идеалистическаго характера и никакихъ слѣдовъ мистицизма нельзя замѣтить въ моихъ поступкахъ и мысляхъ. Убѣжденный въ этомъ, я отдался руководству жены, и рѣшительно вступилъ въ кругъ ея запутанныхъ занятій. И тогда — когда, вчитываясь въ запретныя страницы, я чувствовалъ, что запретный духъ загорается во мнѣ — она брала мою руку своей холодной рукой и выискивала въ пеплѣ мертвой философіи нѣсколько тихихъ странныхъ словъ, необычайный смыслъ которыхъ огненными буквами запечатлѣвался въ моемъ мозгу. И по цѣлымъ часамъ я сидѣлъ подлѣ нея, прислушиваясь въ музыкѣ ея голоса, пока, наконецъ, его мелодія не окрашивалась ужасомъ, и тѣнь ложилась на мою душу, и я дрожалъ, прислушиваясь къ его слишкомъ не земнымъ звукамъ. И такимъ-то образомъ радость превращалась въ страхъ и прекраснѣйшее становилось гнуснѣйшимъ, какъ Гинномъ сдѣлался Геенной.
Безполезно передавать точное содержаніе тѣхъ вопросовъ, которые, подъ вліяніемъ упомянутыхъ книгъ, сдѣлались со временемъ единственной темой нашихъ бесѣдъ съ Морэллой. Для людей, знакомыхъ съ тѣмъ, что можетъ быть названо теологической моралью, они и такъ понятны, а незнакомые съ нею все равно ничего не поймутъ. Дикій Пантеизмъ Фихте, измѣненная Παλιγγενεσία пифагорейцевъ, а въ особенности доктрина Тождества, развитая Шеллингомъ — вотъ темы, больше всего увлекавшія фантазію Морэллы. Мнѣ кажется, Локкъ правильно опредѣляетъ такъ называемое индивидуальное тождество, говоря, что оно заключается въ постоянно одинаковой сущности индивидуальнаго разума. Мы называемъ личностью мыслящее существо, одаренное разумомъ и сознаніемъ, которое всегда сопровождаетъ мышленіе и дѣлаетъ насъ нами самими, отличая отъ другихъ мыслящихъ существъ и доставляя намъ индивидуальное тождество. Но principium individuationis, понятіе о тождествѣ, которое со смертью остается или исчезаетъ навѣки, всегда представляло для меня особый интересъ; не столько по связаннымъ съ этимъ понятіемъ выводамъ, сколько по страстному отношенію къ нимъ Морэллы.
Но наступило время, когда таинственность моей жены стала угнетать меня, какъ колдовство. Я не могъ выносить прикосновенія ея блѣдныхъ пальцевъ, грудныхъ звуковъ ея музыкальнаго голоса, блеска ея печальныхъ глазъ. Она знала объ этомъ, но не возмущалась; повидимому, она снисходила къ моей слабости или безумію и, улыбаясь, говорила, что таковъ рокъ. Кажется, она знала
