дѣлѣ. Слова безсильны передать, какъ отчаянно она боролась съ Тѣнью. Я стоналъ при видѣ этого плачевнаго зрѣлища. Я пытался утѣшать, убѣждать; но для ея безумнаго желанія жить, жить — только жить — утѣшенія и разсужденія были верхомъ нелѣпости. Но до самой послѣдней минуты — при самыхъ судорожныхъ усиліяхъ ея гордаго духа, она сохраняла безмятежно спокойный видъ. Слова ея звучали все нѣжнѣе, все тише, но я не рѣшался задумываться надъ безумнымъ значеніемъ этихъ спокойно произносимыхъ словъ. Когда я слушалъ, очарованный, эту недоступную смертнымъ мелодію, въ умѣ моемъ роились невѣдомыя смертнымъ надежды и упованія.
Въ любви ея я не могъ сомнѣваться, а любовь такой женщины не могла быть обыкновенной страстью. Но только смерть открыла, мнѣ всю силу ея чувства. Въ теченіе долгихъ часовъ, взявъ меня за руку, она изливала передо мной полноту своего сердца, болѣе чѣмъ страстная привязанность котораго доходила до обоготворенія. Чѣмъ заслужилъ я блаженство слушать такія признанія? чѣмъ заслужилъ я проклятіе, отнимавшее у меня мою возлюбленную въ минуту такихъ признаній? Но я не въ силахъ распространяться объ этомъ предметѣ. Скажу только, что въ болѣе чѣмъ женской страсти Лигейи, — страсти незаслуженной, увы! дарованной недостойному — я усмотрѣлъ, наконецъ, причину ея безумнаго сожалѣнія о жизни, убѣгавшей такъ быстро. Это безумное алканіе, это бурное желаніе жизни, — только жизни, — я не въ состояніи описать, не въ силахъ выразитъ.
Въ глубокую полночь, — въ ночь ея кончины — она подозвала меня и велѣла прочесть стихи, сочиненные ею нѣсколько дней тому назадъ. Я повиновался. Вотъ они:
«Вотъ онъ! послѣдній праздникъ! Толпа крылатыхъ ангеловъ въ траурѣ, въ слезахъ, собралась въ театрѣ посмотрѣть игру надеждъ, и страха, межъ тѣмъ какъ оркестръ исполняетъ музыку сферъ.
«Скоморохи, носящіе образъ Вышняго Бога, ворчатъ и бормочутъ, снуютъ туда и сюда; это простыя куклы, онѣ приходятъ и уходятъ по повелѣнію безформенныхъ существъ, что рѣютъ надъ сценой, разливая съ своихъ орлиныхъ крыльевъ невидимое Горе.
«Жалкая драма! — о, будь увѣренъ, она не забудется! За ея призракомъ вѣчно будетъ гнаться толпа, никогда не овладѣвая имъ, въ безвыходномъ кругу, который вѣчно возвращается на старое мѣсто; и много безумія, и еще болѣе грѣха и ужаса въ этой піесѣ.
«Но взгляни, въ толпу гаеровъ крадется что-то ползучее, что-то красное — оно извивается, корчится, корчится, грызетъ и пожираетъ гаеровъ — и серафимы рыдаютъ, видя какъ червь упивается человѣческою кровью.
