Среди многочисленныхъ и необъяснимыхъ психическихъ аномалій нѣтъ болѣе поразительной, чѣмъ тотъ фактъ, кажется, еще не отмѣченный школьной наукой, что, стараясь вспомнить что-нибудъ давно забытое, мы часто находимся на самомъ краю воспоминанія, и все-таки не можемъ вспомнить. Такъ и я, сколько разъ, въ моихъ упорныхъ размышленіяхъ, и я чувствовалъ, что вотъ-вотъ мнѣ откроется тайна выраженія глазъ Лигейи, вотъ-вотъ откроется, но она не открывалась, и въ концѣ концовъ снова исчезала! И (странная, о страннѣйшая изъ всѣхъ тайнъ) нерѣдко я находилъ въ обыкновеннѣйшихъ явленіяхъ аналогію съ этимъ выраженіемъ. Я хочу сказать, что послѣ того, какъ красота Лигейи проникла въ мою душу и водворилась въ ней, какъ въ алтарѣ, многія явленія матеріальнаго міра вызывали во мнѣ то же ощущеніе, которое я всегда испытывалъ при видѣ ея большихъ лучезарныхъ глазъ. И тѣмъ не менѣе я не могу опредѣлить это чувство, или анализировать, или изслѣдовать его. Повторяю, я испытывалъ его по временамъ, глядя на быстро растущую виноградную лозу, на бабочку, мотылька, куколку, струи потока. Я чувствовалъ его въ океанѣ, въ паденіи метеора. Я чувствовалъ его во взглядахъ людей, достигшихъ глубокой старости. Также одна или двѣ звѣзды (особенно одна, шестой величины, двойная и перемѣнная, близь большой звѣзды созвѣздія Лиры) возбуждали во мнѣ то же чувство, когда я разсматривалъ ихъ въ телескопъ. Оно охватывало меня при извѣстномъ сочетаніи звуковъ струнныхъ инструментовъ или при чтеніи книгъ. Среди безчисленныхъ примѣровъ я помню одно мѣсто въ книгѣ Джозефа Глэнвилля, которое (бытъ можетъ, вслѣдствіе своей странности) всегда вызывало во мнѣ это чувство: — «Тутъ воля, которая не умираетъ. Кто позналъ тайны воли и ея силу? Самъ Богъ великая всепроникающая воля. Человѣкъ не уступилъ бы ангеламъ, ни самой смерти, если бы не слабость его воли».
Годы размышленій дали мнѣ возможность установить нѣкоторую отдаленную связь между этимъ замѣчаніемъ англійскаго моралиста и нѣкоторыми чертами въ характерѣ Лигейи. Возможно, что интенсивность ея мысли, дѣйствій, рѣчи была результатомъ или, по крайней мѣрѣ, свидѣтельствомъ гигантской воли, которая въ теченіе нашихъ долгихъ отношеній не успѣла проявиться въ чемъ-нибудь болѣе наглядномъ. Изъ всѣхъ женщинъ, которыхъ я зналъ, она, съ виду спокойная и вѣчно невозмутимая Лигейя, была добычей самыхъ свирѣпыхъ коршуновъ дикой страсти. И эту страсть я могъ измѣрить только по волшебному расширенію ея глазъ, пугавшихъ и восхищавшихъ меня, по небесной мелодіи, ясности, звучности, чистотѣ ея грудного голоса, по дикой энергіи
