собны умертвить всѣ впечатлѣнія внѣшняго міра, я однимъ этимъ словомъ, — Лигейя — вызываю передъ моими глазами образъ той, которой уже нѣтъ. И теперь, когда я пишу, у меня вспыхиваетъ воспоминаніе о томъ, что я никогда не зналъ родового имени той, которая была моимъ другомъ и невѣстой, участницей моихъ занятій и, наконецъ, моей возлюбленной женой. Было-ли то прихотью моей Лигейи! или доказательствомъ силы моей страсти, не интересовавшейся этимъ вопросомъ? или, наконецъ, моимъ собственнымъ капризомъ, романтическимъ жертвоприношеніемъ на алтарь страстнаго обожанія? Я лишь смутно припоминаю самый фактъ, мудрено-ли, что я забылъ, какія обстоятельства породили или сопровождали его. И если правда, что духъ, называемый Романомъ, — если правда, что блѣдная, съ туманными крылами Аштофетъ языческаго Египта предсѣдательствовала на свадьбахъ, сопровождавшихся зловѣщими предзнаменованіями, то безъ всякаго сомнѣнія она предсѣдательствовала на моей.
Есть, однако, нѣчто дорогое, относительно чего моя память не ошибается. Это наружность Лигейи. Она была высокаго роста, стройна, а впослѣдствіи даже нѣсколько худощава. Тщетны были бы попытки описать ея величавую осанку, спокойную непринужденность ея манеръ, неизъяснимую легкость и эластичность ея походки. Она являлась и исчезала, какъ тѣнь. Когда она входила въ мой кабинетъ, я узнавалъ о ея появленіи только по сладкой музыкѣ ея нѣжнаго грудного голоса, или когда она касалась моего плеча своей мраморной рукой. Красотой лица никакая дѣвушка не могла поравняться съ нею. Это была лучезарная греза, порожденная опіумомъ; воздушное и возвышающее душу видѣніе, исполненное болѣе волшебной красоты, чѣмъ фантастическіе сны, рѣявшіе надъ дремлющими душами дочерей Делоса. Но черты ея лица не представляли той условной правильности, которой мы совершенно напрасно пріучились восхищаться въ классическихъ работахъ язычниковъ. — «Нѣть изысканной красоты, — говоритъ Бэконъ, лордъ Веруламскій, въ своихъ совершенно справедливыхъ разсужденіяхъ о различныхъ формахъ и родахъ красоты, — безъ нѣкоторой странности въ пропорціяхъ». — Но хотя я видѣлъ, что черты Лигейи не представляютъ классической правильности, хотя я сознавалъ, что ея красота дѣйствительно «изысканная», и чувствовалъ, что въ ней много «страннаго», однако, я тщетно пытался найти эту неправильность и опредѣлить свое собственное представленіе о «странномъ». Я всматривался въ контуры ея высокаго, блѣднаго лба — онъ былъ безупреченъ; какъ холодно звучитъ это слово въ примѣненіи къ такому божественному величію! Кожа, не уступающая бѣлизной чистѣйшей слоновой кости, величавая ши-
