опрокинутой вверхъ дномъ, и сопровождавшей настоящую, поддерживая ее. Рѣка превратилась въ ущелье, хотя терминъ этотъ не совсѣмъ подходящій и я употребляю его только потому, что не знаю въ нашемъ языкѣ другого слова, которое могло бы лучше выразить самую поразительную, самую выдающуюся особенность этой картины. Характеръ ущелья выражался только въ высокихъ параллельныхъ берегахъ, но не въ остальныхъ чертахъ картины. Стѣны ущелья (среди которыхъ по прежнему струилась чистая вода) достигали ста и даже полутораста футовъ вышины и такъ наклонялись одна къ другой, что заслоняли свѣтъ небесный, а длинный перистый мохъ, свѣшивавшійся густыми прядями съ кустарниковъ, придавалъ всему оттѣнокъ могильной грусти. Извилины становились все чаще и круче, такъ что путешественникъ давно уже утратилъ понятіе о направленіи. Кромѣ того, онъ былъ поглощенъ особеннымъ чувствомъ необычайнаго. Идея природы еще оставалась, но характеръ ея измѣнился; волшебная симетрія, поразительное однообразіе, странная чистота сказывались на всѣхъ ея произведеніяхъ. Нигдѣ не было видно сухой вѣтки, увядшаго листка, валяющагося голыша, клочка бурой земли. Хрустальныя воды окаймлялись блестящимъ гранитомъ или чистымъ зеленымъ мхомъ, съ отчетливостью очертаній, восхищавшей и поражавшей глазъ. Проплывъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ въ этомъ лабиринтѣ, гдѣ сумракъ сгущался съ минуты на минуту, лодка дѣлала быстрый и неожиданный поворотъ, и передъ путникомъ открывался круглый бассейнъ, обширныхъ размѣровъ сравнительно съ шириной ущелья. Онъ имѣлъ ярдовъ двѣсти въ діаметрѣ и былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, кромѣ одного пункта, находившагося какъ разъ передъ лодкой, холмами, достигавшими такой же высоты, какъ стѣны ущелья, но совершенно иного характера. Они спускались къ водѣ подъ угломъ въ сорокъ пять градусовъ и съ вершины до подошвы были одѣты сплошнымъ ковромъ пышныхъ цвѣтовъ; ни единаго зеленаго листка не видно было въ морѣ яркихъ благоухающихъ красокъ. Бассейнъ былъ очень глубокъ, но вода такъ прозрачна, что дно, состоявшее, повидимому, изъ массы мелкихъ круглыхъ алебастровыхъ голышей, виднѣлось совершенно ясно по временамъ, т. е., когда глазъ могъ не видѣть въ опрокинутомъ небѣ отраженіе цвѣтущихъ холмовъ. На холмахъ не было деревьевъ, ни даже кустарниковъ. Впечатлѣніе, охватывавшее наблюдателя, было впечатлѣніе богатства, тепла, красокъ, спокойствія, однообразія, мягкости, изящества, утонченности, нѣги и чуднаго совершенства культуры, наводившей на мысль о новой расѣ фей — трудолюбивой, исполненной вкуса и упорной; но когда взоръ поднимался вверхъ по склону, пестрѣвшему миріадами цвѣ-
