страхомъ. Я хорошо зналъ этотъ звукъ. Не разъ, въ полночь, когда весь міръ спалъ, онъ вырывался изъ моей груди, усугубляя своимъ зловѣщимъ эхо мой ужасъ. Говорю вамъ, я хорошо зналъ этотъ звукъ. Я зналъ, что чувствуетъ старикъ и пожалѣлъ его, хотя сердце мое смѣялось. Я зналъ, что онъ не смыкалъ глазъ съ той самой минуты, когда легкій шумъ у двери заставилъ его пошевелиться. Его страхъ все время усиливался. Онъ старался убѣдить себя, что бояться нечего, — и не могъ. Онъ говорилъ себѣ: — «это ничего, это вѣтеръ прошумѣлъ въ трубѣ; мышь пробѣжала по полу», или «это сверчокъ чирикнулъ, просто сверчекъ и больше ничего». Да, онъ пытался успокоить себя такими предположеніями, но тщетно. Тщетно, потому что смерть приближалась къ нему и встала передъ нимъ огромною черною тѣнью, и охватила свою жертву. И зловѣщее вліяніе этой невидимой тѣни заставляло его чувствовать, хотя онъ ничего не видѣлъ и не слышалъ, — чувствовать присутствіе моей головы въ комнатѣ.
Простоявъ, такимъ образомъ, очень долго, и не дождавшись, чтобы онъ улегся, я рѣшился пріотворить, чуть-чуть, на волосокъ, пріотворить фонарь. Итакъ, я сталъ отодвигать дверцу… можете себѣ представить, какъ тихо, тихо… пока, наконецъ, тонкій, слабый лучъ, какъ нить паутины, вырвался изъ фонаря и упалъ на глазъ коршуна.
Онъ былъ открытъ, широко, широко открыть, и бѣшенство овладѣло мною, когда я взглянулъ на него. Я видѣлъ его совершенно ясно — тусклый, голубой, съ отвратительной перепонкой, при видѣ которой дрожь пробирала меня до мозга костей — но лица и туловища я не могъ разсмотрѣть, такъ какъ точно по какому-то инстинкту направилъ лучъ какъ разъ на это проклятое мѣсто.
Говорилъ я вамъ, что вы принимаете за сумасшествіе необыкновенную остроту моихъ чувствъ? говорилъ?.. Ну, такъ вотъ въ эту самую минуту я услышалъ тихій, глухой, частый стукъ, точно тиканье часовъ, завернутыхъ въ вату. И этотъ звукъ былъ мнѣ хорошо знакомъ. Я зналъ, что это бьется сердце старика. Мое бѣшенство усилилось, какъ храбрость солдата разгорается отъ барабаннаго боя.
Но я все еще сдерживался и стоялъ смирно. Я едва дышалъ. Я держалъ фонарь неподвижно. Старался, елико возможно, удерживать лучъ на одномъ мѣстѣ. Между тѣмъ адскій стукъ сердца усиливался. Съ каждымъ мгновеніемъ оно билось быстрѣе и быстрѣе, громче и громче. Старикъ долженъ былъ испытывать невыносимый ужасъ! И все громче, громче съ каждой минутой, — замѣчаете? Я вамъ говорилъ, что я нервенъ… да, нервенъ. И этотъ
