я поворачивалъ ручку его двери и отворялъ ее — тихонько, тихонько! Потомъ, отворивъ дверь настолько, чтобы можно было просунуть голову, я просовывалъ туда сначала фонарь, закрытый наглухо, такъ что ни единый лучъ свѣта не выходилъ изъ него, а потомъ и голову. О, вы бы засмѣялись, если бы увидѣли, какъ ловко я продѣлывалъ это: тихонько, тихонько, чтобы не разбудить старика. Мнѣ требовалось не меньше часа, чтобы просунуть голову совсѣмъ, и разсмотрѣть, какъ онъ лежитъ въ постели. Что? развѣ сумасшедшій можетъ дѣйствовать такъ умно? Затѣмъ, просунувъ голову, я осторожно пріоткрывалъ фонарь, — о, крайне осторожно (потому что шарниръ скрипѣлъ) — ужасно осторожно, — и лишь настолько, чтобы одинъ тоненькій лучъ падалъ на этотъ коршуновъ глазъ. Я продѣлывалъ это семь ночей къ ряду, всякій разъ ровно въ полночь, но глазъ всегда оказывался закрытымъ и я не могъ сдѣлать мое дѣло, потому что не старикъ мучилъ меня, а его Злой Глазъ. И каждое утро я смѣло входилъ къ нему въ комнату, бойко разговаривалъ съ нимъ, ласково освѣдомлялся, какъ онъ провелъ ночь? Какъ видите, онъ былъ бы необычайно проницательнымъ старикомъ, если бы заподозрилъ, что я каждую ночь въ двѣнадцать часовъ смотрю на него.
На восьмую ночь я еще осторожнѣе отворялъ дверь. Минутная стрѣлка движется быстрѣе, чѣмъ двигалась рука моя. Никогда еще я не чувствовалъ въ такой степени своихъ способностей, своего остроумія. Я едва сдерживалъ чувство торжества. Подумать только: я потихоньку отворялъ его дверь, а онъ и не грезилъ о моихъ дѣйствіяхъ, о моихъ тайныхъ намѣреніяхъ. Я чуть не фыркнулъ при мысли объ этомъ, и, можетъ быть, онъ слышалъ меня, потому что внезапно пошевелился въ постели. Вы думаете, я отдернулъ голову, — какъ бы не такъ. Въ его комнатѣ было темно, какъ въ могилѣ (потому что ставни были закрыты наглухо, изъ опасенія воровъ) и я зналъ, что онъ не видитъ, какъ я отворяю дверь, и продолжалъ отворять ее — все шире, шире.
Я просунулъ голову и собирался открыть фонарь, какъ вдругъ петля слегка заскрипѣла и старикъ, подпрыгнувъ на кровати, крикнулъ:
— Кто тамъ?
Я стоялъ спокойно и ничего не отвѣчалъ. Цѣлый часъ я простоялъ, не шелохнувшись, и не слышалъ, чтобы онъ снова улегся въ постель. Онъ все сидѣлъ на ней, прислушиваясь, какъ и мнѣ случалось сидѣть по ночамъ.
Внезапно я услышалъ слабый стонъ и узналъ въ немъ стонъ смертельнаго ужаса. Ни боли, ни жалобы, о, нѣтъ! — то былъ тихій, глухой звукъ, поднимающійся изъ глубины души, подавленной
