манно. По недѣлямъ, по мѣсяцамъ я обсуждалъ способы убійства. Я отвергъ тысячи плановъ, потому что исполненіе ихъ не исключало возможности обнаруженія. Наконецъ, въ одной французской книгѣ я прочелъ о случаѣ съ m-me Пилау, которая чуть не умерла по милости отравленной свѣчи. Эта идея поразила мое воображеніе. Мнѣ была извѣстна привычка моей жертвы читать на ночь въ постели. Я зналъ также, что его спальня была тѣсная и плохо провѣтриваемая комната. Но я не стану удручать васъ непріятными подробностями. Не стану описывать, какъ ловко мнѣ удалось подмѣнить свѣчу на его ночномъ столикѣ. На утро онъ былъ найденъ мертвымъ, и коронеръ рѣшилъ: «умеръ попущеніемъ Божіимъ».
Я получилъ въ наслѣдство его состояніе и въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ жилъ себѣ спокойно. Мысль о возможности обнаруженія ни разу не приходила мнѣ въ голову. Я уничтожилъ огарокъ роковой свѣчи. Я не оставилъ и тѣни ключа, съ помощью котораго можно бы было обвинить, или хоть заподозрить меня въ преступленіи. Вы не можете себѣ представить, съ какимъ удовольствіемъ я думалъ о своей полнѣйшей безопасности. Въ теченіе долгаго времени я часто наслаждался этимъ сознаніемъ. Оно доставляло мнѣ больше удовольствія, чѣмъ всѣ житейскія блага. Однако, въ концѣ концовъ, наступило время, когда это пріятное чувство путемъ едва замѣтныхъ градацій превратилось въ неотвязную и несносную мысль. Она была несносна, потому что неотвязна. Я ни на минуту не могъ избавиться отъ нея. Довольно обыкновенное явленіе, что васъ неотвязно преслѣдуетъ, раздаваясь въ вашихъ ушахъ, или точнѣе въ вашей памяти, какая-нибудь пошлая пѣсенка или ничтожный оперный мотивъ. Если даже пѣсня хороша, если опера не лишена достоинствъ — ваше состояніе ничуть не менѣе мучительно. Такъ и меня преслѣдовала мысль о моей безопасности и я не разъ ловилъ себя на томъ, что повторяю вполголоса: — я въ безопасности.
Однажды, бродя по улицамъ, я замѣтилъ, что повторяю довольно громко тѣ же слова. Изъ чистаго дурачества я передѣлалъ ихъ такимъ образомъ: — я въ безопасности… я въ безопасности… да, если только не буду такъ глупъ, что признаюсь въ своемъ преступленіи.
Не успѣлъ я договорить этой фразы, какъ холодъ оледенилъ мое сердце. Я уже былъ знакомъ, по собственному опыту, съ этими припадками извращенности (природу которыхъ затруднялся объяснить) и хорошо помнилъ, что мнѣ никогда не удавалось справиться съ ними. И эта мысль, возникшая случайно, путемъ самовнушенія, — мысль, что я могу сознаться въ своемъ преступленіи —
манно. По неделям, по месяцам я обсуждал способы убийства. Я отверг тысячи планов, потому что исполнение их не исключало возможности обнаружения. Наконец, в одной французской книге я прочел о случае с m-me Пилау, которая чуть не умерла по милости отравленной свечи. Эта идея поразила мое воображение. Мне была известна привычка моей жертвы читать на ночь в постели. Я знал также, что его спальня была тесная и плохо проветриваемая комната. Но я не стану удручать вас неприятными подробностями. Не стану описывать, как ловко мне удалось подменить свечу на его ночном столике. На утро он был найден мертвым, и коронер решил: «умер попущением Божиим».
Я получил в наследство его состояние и в течение нескольких лет жил себе спокойно. Мысль о возможности обнаружения ни разу не приходила мне в голову. Я уничтожил огарок роковой свечи. Я не оставил и тени ключа, с помощью которого можно бы было обвинить, или хоть заподозрить меня в преступлении. Вы не можете себе представить, с каким удовольствием я думал о своей полнейшей безопасности. В течение долгого времени я часто наслаждался этим сознанием. Оно доставляло мне больше удовольствия, чем все житейские блага. Однако, в конце концов, наступило время, когда это приятное чувство путем едва заметных градаций превратилось в неотвязную и несносную мысль. Она была несносна, потому что неотвязна. Я ни на минуту не мог избавиться от неё. Довольно обыкновенное явление, что вас неотвязно преследует, раздаваясь в ваших ушах, или точнее в вашей памяти, какая-нибудь пошлая песенка или ничтожный оперный мотив. Если даже песня хороша, если опера не лишена достоинств — ваше состояние ничуть не менее мучительно. Так и меня преследовала мысль о моей безопасности и я не раз ловил себя на том, что повторяю вполголоса: — я в безопасности.
Однажды, бродя по улицам, я заметил, что повторяю довольно громко те же слова. Из чистого дурачества я переделал их таким образом: — я в безопасности… я в безопасности… да, если только не буду так глуп, что признаюсь в своем преступлении.
Не успел я договорить этой фразы, как холод оледенил моё сердце. Я уже был знаком, по собственному опыту, с этими припадками извращенности (природу которых затруднялся объяснить) и хорошо помнил, что мне никогда не удавалось справиться с ними. И эта мысль, возникшая случайно, путем самовнушения, — мысль, что я могу сознаться в своем преступлении —
