какъ пѣніе пѣтуха, изгоняютъ обуявшаго насъ бѣса. Онъ бѣжитъ — исчезаетъ — мы свободны. Прежняя энергія возрождается. Теперь мы готовы работать. Увы, слишкомъ поздно!
Мы стоимъ на краю пропасти. Мы смотримъ въ бездну — чувствуемъ головокруженіе и слабость. Наше первое побужденіе бѣжать отъ опасности. Безотчетно, — мы остаемся на мѣстѣ. Мало по малу головокруженіе, слабость, ужасъ исчезаютъ въ туманѣ неизъяснимаго чувства. Еще незамѣтнѣе, еще постепеннѣе туманъ принимаетъ форму: какъ паръ, вылетавшій изъ бутылки и превратившійся въ генія въ Арабскихъ Ночахъ. Но изъ нашего тумана, надъ краемъ пропасти, возникаетъ форма страшнѣе всякаго сказочнаго генія или демона, — хотя это только мысль, правда, зловѣщая, отъ которой сладкій трепетъ ужаса пронизываетъ насъ до мозга костей. Это мысль о томъ, что бы мы почувствовали, падая стремглавъ съ такой высоты; и это паденіе, это головокружительное уничтоженіе — именно потому, что оно связано съ самымъ зловѣщимъ, самымъ отвратительнымъ образомъ смерти и страданій, какой когда-либо рисовался нашему воображенію — именно потому оно начинаетъ неудержимо манить насъ; и такъ какъ нашъ разумъ отталкиваетъ насъ отъ пропасти, то — мы стремимся къ ней. Нѣтъ такой дьявольски нетерпѣливой страсти, какъ та, которая обурѣваетъ человѣка, когда онъ стоитъ надъ краемъ пропасти, и съ дрожью думаетъ: — что если кинуться туда? Потратить хоть минуту на размышленіе значитъ погибнуть неизбѣжно, такъ какъ размышленіе заставляетъ насъ бѣжать, — и потому, говорю я, мы не можемъ бѣжать. Если дружеская рука не удержитъ насъ, если не одолѣетъ первый порывъ откинуться отъ пропасти, — мы бросаемся въ нее и гибнемъ.
Разбирайте какъ угодно эти и подобныя дѣйствія, — вы увидите, что они проистекаютъ только изъ духа извращенности. Мы совершаемъ ихъ просто потому, что чувствуемъ, что не должны совершать. Иного объясненія невозможно придумать; и мы готовы бы были приписать эту извращенность прямому внушенію дьявола, если бы иногда она не приводила къ добру.
Я распростанялся обо всемъ этомъ для того, чтобы дать хоть сколько-нибудь удовлетворительный отвѣтъ на вашъ вопросъ, — объяснитъ вамъ, какъ я попалъ сюда — указать хоть слабое подобіе причины, которая довела меня до кандаловъ и тюрьмы. Если бы я не распространился такъ подробно, вы бы, пожалуй, вовсе не поняли меня, или, вмѣстѣ съ толпой, приняли за сумасшедшаго. Теперь же вы безъ труда поймете, что я одна изъ несмѣтныхъ жертвъ бѣса извращенности.
Врядъ-ли какой-нибудь поступокъ былъ совершенъ такъ обду-
как пение петуха, изгоняют обуявшего нас беса. Он бежит — исчезает — мы свободны. Прежняя энергия возрождается. Теперь мы готовы работать. Увы, слишком поздно!
Мы стоим на краю пропасти. Мы смотрим в бездну — чувствуем головокружение и слабость. Наше первое побуждение бежать от опасности. Безотчетно, — мы остаемся на месте. Мало-помалу головокружение, слабость, ужас исчезают в тумане неизъяснимого чувства. Еще незаметнее, еще постепеннее туман принимает форму: как пар, вылетавший из бутылки и превратившийся в гения в Арабских Ночах. Но из нашего тумана, над краем пропасти, возникает форма страшнее всякого сказочного гения или демона, — хотя это только мысль, правда, зловещая, от которой сладкий трепет ужаса пронизывает нас до мозга костей. Это мысль о том, что бы мы почувствовали, падая стремглав с такой высоты; и это падение, это головокружительное уничтожение — именно потому, что оно связано с самым зловещим, самым отвратительным образом смерти и страданий, какой когда-либо рисовался нашему воображению — именно потому оно начинает неудержимо манить нас; и так как наш разум отталкивает нас от пропасти, то — мы стремимся к ней. Нет такой дьявольски нетерпеливой страсти, как та, которая обуревает человека, когда он стоит над краем пропасти, и с дрожью думает: — что если кинуться туда? Потратить хоть минуту на размышление значит погибнуть неизбежно, так как размышление заставляет нас бежать, — и потому, говорю я, мы не можем бежать. Если дружеская рука не удержит нас, если не одолеет первый порыв откинуться от пропасти, — мы бросаемся в нее и гибнем.
Разбирайте как угодно эти и подобные действия, — вы увидите, что они проистекают только из духа извращенности. Мы совершаем их просто потому, что чувствуем, что не должны совершать. Иного объяснения невозможно придумать; и мы готовы бы были приписать эту извращенность прямому внушению дьявола, если бы иногда она не приводила к добру.
Я распростанялся обо всём этом для того, чтобы дать хоть сколько-нибудь удовлетворительный ответ на ваш вопрос, — объяснит вам, как я попал сюда — указать хоть слабое подобие причины, которая довела меня до кандалов и тюрьмы. Если бы я не распространился так подробно, вы бы, пожалуй, вовсе не поняли меня, или, вместе с толпой, приняли за сумасшедшего. Теперь же вы без труда поймете, что я одна из несметных жертв беса извращенности.
Вряд ли какой-нибудь поступок был совершен так обду-
