— Да, — сказалъ я, — пойдемте домой.
— Ради Бога, Монтрезоръ!
— Да, — сказалъ я, — ради Бога!
Но тщетно я ждалъ отвѣта на эти слова. Я терялъ терпѣніе. Я крикнулъ:
— Фортунато!
Отвѣта не было. Я еще разъ крикнулъ:
— Фортунато!
Отвѣта не было. Я просунулъ факелъ въ отверстіе и уронилъ его въ нишу. Въ отвѣтъ послышался только звонъ бубенчиковъ. У меня заныло сердце отъ сырости катакомбъ. Я поспѣшилъ окончить работу, вложилъ камень, замазалъ его. Эту новую стѣну я завалилъ костями, возстановивъ прежній валъ. Вотъ уже полстолѣтія ни одинъ смертный не прикасался къ нему. In pace requiescat[1]!
Изучая способности и импульсы, prima mobilia, человѣческой души, френологи упустили изъ вида одну склонность, которая, представляя несомнѣнно коренное, первичное, основное чувство, ускользнула также отъ вниманія ихъ предшественниковъ — философовъ. Наперекоръ очевидному свидѣтельству разсудка мы всѣ просмотрѣли ее. Просмотрѣли единственно вслѣдствіе недостатка вѣры: въ Откровеніе, или въ Каббалу. Мысль о ней никогда не являлась намъ просто потому, что она не требуется нашимъ представленіемъ о человѣкѣ. Мы не видѣли надобности въ такомъ импульсѣ, въ такой склонности. Не могли взять въ толкъ, на что она нужна, Не могли понять, то есть не могли бы понять, если бы сознаніе этого primum mobile явилось само собою, — не могли бы понять, какимъ образомъ она можетъ содѣйствовать цѣлямъ человѣчества, преходящимъ или вѣчнымъ. Нельзя отрицать, что френологія, и въ значительной степени метафизика, создавались a priori. Человѣкъ отвлеченнаго разума и логики, а не просто мыслящій и наблюдающій человѣкъ, принимался выдумывать планы, — назначать цѣли для Бога. Измѣривъ такимъ образомъ къ собственному удовольствію глубину намѣреній Іеговы, онъ строилъ на основаніи этихъ намѣреній безчисленныя системы духа. Въ отношеніи френологіи, напримѣръ, мы прежде всего и довольно естественно опредѣлили, что въ намѣренія Бога входило одарить человѣка способностью ѣсть. Согласно этому мы надѣлили человѣка шишкой аппетита, каковая шишка и представляетъ изъ себя
- ↑ лат. In pace requiescat — Да упокоится с миром. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
Изучая способности и импульсы, prima mobilia, человеческой души, френологи упустили из вида одну склонность, которая, представляя несомненно коренное, первичное, основное чувство, ускользнула также от внимания их предшественников — философов. Наперекор очевидному свидетельству рассудка мы все просмотрели ее. Просмотрели единственно вследствие недостатка веры: в Откровение, или в Каббалу. Мысль о ней никогда не являлась нам просто потому, что она не требуется нашим представлением о человеке. Мы не видели надобности в таком импульсе, в такой склонности. Не могли взять в толк, на что она нужна. Не могли понять, то есть не могли бы понять, если бы сознание этого primum mobile явилось само собою, — не могли бы понять, каким образом она может содействовать целям человечества, преходящим или вечным. Нельзя отрицать, что френология, и в значительной степени метафизика, создавались a priori. Человек отвлеченного разума и логики, а не просто мыслящий и наблюдающий человек, принимался выдумывать планы, — назначать цели для Бога. Измерив таким образом к собственному удовольствию глубину намерений Иеговы, он строил на основании этих намерений бесчисленные системы духа. В отношении френологии, например, мы прежде всего и довольно естественно определили, что в намерения Бога входило одарить человека способностью есть. Согласно этому мы наделили человека шишкой аппетита, каковая шишка и представляет из себя
