дѣ; изобрѣтенная же г. Гульяновымъ іероглифическая азбука такъ нехитра, что если гдѣ и когда-либо была она въ употребленіи, то развѣ у египетскихъ дьячковъ и пономарей, съ которыми мы не хотимъ имѣть и дѣла.
Въ проѣздъ нашъ изъ Иркутска до Берендинской станціи, я неоднократно излагалъ Шпурцманну іероглифическую систему Шампольона-Младшаго; но верхомъ очень неловко говорить объ іероглифахъ, и упрямый докторъ никакъ не хотѣлъ вѣрить въ наши открытія, которыя называлъ онъ филологическимъ мечтательствомъ. Какъ теперь находились мы на баркѣ, гдѣ удобно можно было чертить углемъ на доскахъ всякія фигуры, я воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ убѣдить его въ точности моихъ познаній. Сначала, мой докторъ усматривалъ во всемъ противорѣчія и недостатки; но, по мѣрѣ развитія остроумныхъ правилъ, приспособленныхъ моимъ наставникомъ къ чтенію неизвѣстныхъ письменъ почти неизвѣстнаго языка, недовѣрчивость его превращалась въ восхищеніе, и онъ испыталъ надъ собою то же волшебное дѣйствіе вновь постигаемой теоріи, какое недавно произвели во мнѣ его сравнительная анатомія и четыре парижскіе потопа. Я растолковалъ ему, что, по нашей системѣ, всякій іероглифъ есть или буква, или метафорическая фигура, изображающая извѣстное понятіе, или вмѣстѣ буква и фигура, или ни буква, ни фигура, а только произвольное украшеніе почерка. Итакъ, нѣтъ ничего легче, какъ читать іероглифы: гдѣ не выходитъ смысла по буквамъ, тамъ должно
де; изобретенная же г. Гульяновым иероглифическая азбука так нехитра, что если где и когда-либо была она в употреблении, то разве у египетских дьячков и пономарей, с которыми мы не хотим иметь и дела.
В проезд наш из Иркутска до Берендинской станции, я неоднократно излагал Шпурцманну иероглифическую систему Шампольона Младшего; но верхо́м очень неловко говорить об иероглифах, и упрямый доктор никак не хотел верить в наши открытия, которые называл он филологическим мечтательством. Как теперь находились мы на барке, где удобно можно было чертить углем на досках всякие фигуры, я воспользовался этим случаем, чтоб убедить его в точности моих познаний. Сначала мой доктор усматривал во всем противоречия и недостатки; но по мере развития остроумных правил, приспособленных моим наставником к чтению неизвестных письмен почти неизвестного языка, недоверчивость его превращалась в восхищение, и он испытал над собою то же волшебное действие вновь постигаемой теории, какое недавно произвели во мне его сравнительная анатомия и четыре парижские потопа. Я растолковал ему, что, по нашей системе, всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, изображающая известное понятие, или вместе буква и фигура, или ни буква, ни фигура, а только произвольное украшение почерка. Итак, нет ничего легче, как читать иероглифы: где не выходит смысла по буквам, там должно
