пожертвовала своимъ страхомъ для моего спасенія, спустилась ко мнѣ по крутому, оборванному скату, оттащила меня отъ пропасти, и положила въ удобнѣйшемъ мѣстѣ. Я не помнилъ, ни что̀ со мною сдѣлалось, ни гдѣ я нахожусь. Долго не смѣлъ я раскрыть глазъ по причинѣ жестокой боли отъ ушибовъ по всѣмъ членамъ; но мнѣ грезилось, будто ощущаю на челѣ легкій, пріятный щекотъ робкихъ поцѣлуевъ. Вмѣстѣ съ дневнымъ свѣтомъ увидѣлъ я подлѣ себя—внизу, неизмѣримую бездну съ гремящими волнами, по которымъ носилось множество человѣческихъ труповъ,—вверху, надъ моимъ лицомъ, милое лицо Саяны. Я взглянулъ на него безъ любви, съ простымъ, холоднымъ чувствомъ признательности, и, въ то самое время, двѣ крупныя слезы, канувшія съ рѣсницъ преступницы, закипѣли на моихъ щекахъ. Въ жгучемъ ихъ прикосновеніи я узналъ огонь раскаянія, который плавитъ сердца и очищаетъ ихъ отъ обиды. Все было забыто: я опять любилъ въ ней свою любовницу, невѣсту, жену.... Но какъ она перемѣнилась! Какъ состарѣлась въ этомъ новомъ воздухѣ! Тому три недѣли, она сіяла всѣми прелестями юности, красы, невинности, а теперь казалась она почти старушкою. Но нужды нѣтъ! она все еще нравилась мнѣ чрезвычайно.
Какъ скоро усмирилась первая боль и я могъ приподняться, мы опять стали карабкаться на гору, и, пособляя другъ другу, достигли до одного возвышеннаго уступа, гдѣ рѣшились провести ночь. Усталость и открытый въ сердцахъ нашихъ
пожертвовала своим страхом для моего спасения, спустилась ко мне по крутому, оборванному скату, оттащила меня от пропасти и положила в удобнейшем месте. Я не помнил, ни что со мною сделалось, ни где я нахожусь. Долго не смел я раскрыть глаз по причине жестокой боли от ушибов по всем членам; но мне грезилось, будто ощущаю на челе легкий, приятный щекот робких поцелуев. Вместе с дневным светом увидел я подле себя — внизу — неизмеримую бездну с гремящими волнами, по которым носилось множество человеческих трупов, — вверху, над моим лицом, — милое лицо Саяны. Я взглянул на него без любви, с простым, холодным чувством признательности, и в то самое время две крупные слезы, канувшие с ресниц преступницы, закипели на моих щеках. В жгучем их прикосновении я узнал огонь раскаяния, который плавит сердца и очищает их от обиды. Все было забыто: я опять любил в ней свою любовницу, невесту, жену… Но как она переменилась! Как состарилась в этом новом воздухе! Тому три недели она сияла всеми прелестями юности, красы, невинности, а теперь казалась она почти старушкою. Но нужды нет! она все еще нравилась мне чрезвычайно.
Как скоро усмирилась первая боль и я мог приподняться, мы опять стали карабкаться на гору и, пособляя друг другу, достигли до одного возвышенного уступа, где решились провести ночь. Усталость и открытый в сердцах наших
