вдругъ погасла, и я опять погрузился въ мрачную думу, которая угнетала мою грудь съ самаго утра. Кромѣ скорби, возбуждаемой общимъ бѣдствіемъ, моя любовь къ Саянѣ была главнымъ ея источникомъ. Я принужденъ былъ страдать ревностью, даже среди ужасовъ вспыхнувшаго мятежа природы. Саяна плакала, не говорила со мною, отвергала мои утѣшенія, и я по несчастію постигалъ причину ея горести: она грустила не о потерѣ имѣнія, не о погибели родныхъ и отечества, не объ истребленіи нѣсколькихъ сотъ тысячъ согражданъ, но о разрушеніи гостиныхъ, о разстройствѣ общества—того избраннаго, шумнаго, блестящаго общества, въ которомъ царствовала она своею красотою; гдѣ она счастливила своими улыбками и приводила въ отчаяніе своими суровыми взглядами; гдѣ жили ея льстецы; гдѣ она затмѣвала и бѣсила своихъ соперницъ. Спасеніе одного любовника, одного вѣрнаго друга, не могло вознаградить ей отсутствія толпы холодныхъ обожателей, разсѣяннаго внезапною бурею роя красивыхъ мотыльковъ, съ которыми играла она всю свою молодость. Я для нея былъ ничто, или, лучше сказать, я былъ все—но одинъ. Ей казалось, что намъ, вдвоемъ, будетъ скучно!!.. Я утверждалъ противное, доказывая, что безъ этихъ господъ намъ будетъ гораздо веселѣе. Легкій упрекъ въ тщеславіи, который позволилъ я себѣ сдѣлать ей при этомъ случаѣ, весьма ей не понравился. Она разсердилась, и мы поссорились верхомъ на мамонтѣ. Мы оборотились другъ къ другу задомъ. Мой мамонтъ выпрямилъ свой хо-
вдруг погасла, и я опять погрузился в мрачную думу, которая угнетала мою грудь с самого утра. Кроме скорби, возбуждаемой общим бедствием, моя любовь к Саяне была главным ее источником. Я принужден был страдать ревностью даже среди ужасов вспыхнувшего мятежа природы. Саяна плакала, не говорила со мною, отвергала мои утешения, и я, по несчастью, постигал причину ее горести: она грустила не о потере имения, не о погибели родных и отечества, не об истреблении нескольких сот тысяч сограждан, но о разрушении гостиных, о расстройстве общества — того избранного, шумного, блестящего общества, в котором царствовала она своею красотою; где она счастливила своими улыбками и приводила в отчаяние своими суровыми взглядами; где жили ее льстецы; где она затмевала и бесила своих соперниц. Спасение одного любовника, одного верного друга не могло вознаградить ей отсутствия толпы холодных обожателей, рассеянного внезапною бурею роя красивых мотыльков, с которыми играла она всю свою молодость. Я для нее был ничто или, лучше сказать, я был всё, — но один. Ей казалось, что нам вдвоем будет скучно!!. Я утверждал противное, доказывая, что без этих господ нам будет гораздо веселее. Легкий упрек в тщеславии, который позволил я себе сделать ей при этом случае, весьма ей не понравился. Она рассердилась, и мы поссорились верхом на мамонте. Мы оборотились друг к другу задом. Мой мамонт выпрямил свой хо-
