наго тѣла, повисшаго почти надъ нашими головами и оправленнаго еще огромнѣйшимъ колесомъ багровыхъ, розовыхъ, желтыхъ и зеленыхъ лучей, распущеннымъ вокругъ него въ видѣ пышнаго павлиньяго хвоста, по которому безчисленныя звѣзды рдѣли подобно обставленнымъ разноцвѣтными стеклами лампадамъ. Мы долго стояли на террасѣ въ глубокомъ безмолвіи. Саяна, погруженная въ задумчивость, небрежно опиралась на мою руку, и я чувствовалъ, какъ ея сердце сильно билось въ груди.
— Что̀ съ тобою, другъ мой? спросилъ я.
— Меня терзаютъ мрачныя предчувствія, отвѣчала она, нѣжно прижимаясь ко мнѣ. Неужели эта комета должна разрушить надежды мои на счастіе съ тобою, на долгое, безконечное обладаніе твоимъ сердцемъ?…
— Не страшись, мой другъ, напрасно, примолвилъ я съ притворнымъ спокойствіемъ духа, тогда какъ меня самого угнетало уныніе. Она пролетитъ, и исчезнетъ, какъ всѣ прочія кометы, и еще мы съ тобою....
Въ ту минуту раздался въ ушахъ моихъ голосъ Шимшика, громко разсуждавшаго на другомъ концѣ террасы, и я, не кончивъ фразы, потащилъ туда Саяну. Онъ стоялъ въ кругу гостей, плотно осаждавшихъ его со всѣхъ сторонъ, и слушавшихъ его разсказъ съ тѣмъ безпокойнымъ любопытствомъ, какое внушается чувствомъ предстоящей опасности.
— Что̀ такое, что̀ такое говорите вы, любез-
наго тела, повисшего почти над нашими головами и оправленного еще огромнейшим колесом багровых, розовых, желтых и зеленых лучей, распущенным вокруг него в виде пышного павлиньего хвоста, по которому бесчисленные звезды рдели, подобно обставленным разноцветными стеклами лампадам. Мы долго стояли на террасе в глубоком безмолвии. Саяна, погруженная в задумчивость, небрежно опиралась на мою руку, и я чувствовал, как ее сердце сильно билось в груди.
— Что с тобою, друг мой? — спросил я.
— Меня терзают мрачные предчувствия, — отвечала она, нежно прижимаясь ко мне. — Неужели эта комета должна разрушить надежды мои на счастье с тобою, на долгое, бесконечное обладание твоим сердцем?..
— Не страшись, мой друг, напрасно, — примолвил я с притворным спокойствием духа, тогда как меня самого угнетало уныние. — Она пролетит и исчезнет, как все прочие кометы, и еще мы с тобою…
В ту минуту раздался в ушах моих голос Шимшика, громко рассуждавшего на другом конце террасы, и я, не кончив фразы, потащил туда Саяну. Он стоял в кругу гостей, плотно осаждавших его со всех сторон и слушавших его рассказ с тем беспокойным любопытством, какое внушается чувством предстоящей опасности.
— Что такое, что такое говорите вы, любез-
