десятью годами: ей тогда было только двѣсти-пятьдесятъ-пять лѣтъ, а той уже за триста!… Онѣ часто отпускали другъ на друга презлыя остроты, хотя, въ обществахъ, казались душевными пріятельницами. Матушка не совѣтовала мнѣ спѣшить свадьбою, подъ предлогомъ, что, по дошедшимъ до нея свѣдѣніямъ, дѣла родителей Саяны находились въ большомъ разстройствѣ. Мать моей невѣсты желала выдать ее за меня замужъ, но болѣе была занята собственными своими удовольствіями, чѣмъ судьбою дочери. Но главною преградою къ скорому совершенію брака былъ мой дядя, Шашабаахъ. Онъ строилъ себѣ великолѣпный домъ, съ нѣсколькими сотнями огромныхъ колоннъ, и, по своему богатству, былъ чрезвычайно уважаемъ какъ отцомъ, такъ и матерью Саяны. Любя меня, какъ роднаго сына, онъ объявилъ, что никто, кромѣ его, не имѣетъ права пещись о моемъ домашнемъ счастіи, и рѣшилъ своею властью, что нельзя и думать о моей свадьбѣ, пока не отдѣлаетъ онъ своей большой залы и не развѣситъ своихъ картинъ, ибо теперь у него негдѣ дать балъ на такой торжественный случай. Судя по упрямству дяди Шашабааха и по раболѣпному благоговѣнію нашихъ родныхъ передъ его причудами, это препятствіе болѣе всѣхъ прочихъ казалось непреодолимымъ. Я не зналъ, что̀ дѣлать. Я былъ влюбленъ и ревнивъ. Саяна меня обожала; но, пока дядя развѣсилъ бы свои картины, самая добродѣтельная любовница успѣла бы разъ десять измѣнить своему другу. Положеніе мое было самое затруднительное: я призналъ не-
десятью годами — ей тогда было только двести пятьдесят пять лет, а той уже за триста!.. Они часто отпускали друг на друга презлые остроты, хотя в обществах казались душевными приятельницами. Матушка не советовала мне спешить свадьбою под предлогом, что, по дошедшим до нее сведениям, дела родителей Саяны находились в большом расстройстве. Мать моей невесты желала выдать ее за меня замуж, но более была занята собственными своими удовольствиями, чем судьбою дочери. Но главною преградою к скорому совершению брака был мой дядя Шашабаах. Он строил себе великолепный дом с несколькими сотнями огромных колонн и по своему богатству был чрезвычайно уважаем как отцом, так и матерью Саяны. Любя меня, как родного сына, он объявил, что никто, кроме его, не имеет права пещись о моем домашнем счастии, и решил своею властью, что нельзя и думать о моей свадьбе, пока не отделает он своей большой залы и не развесит своих картин, ибо теперь у него негде дать бал на такой торжественный случай. Судя по упрямству дяди Шашабааха и по раболепному благоговению наших родных перед его причудами, это препятствие более всех прочих казалось непреодолимым. Я не знал, что делать. Я был влюблен и ревнив. Саяна меня обожала, но пока дядя развесил бы свои картины, самая добродетельная любовница успела бы раз десять изменить своему другу. Положение мое было самое затруднительное: я признал не-
