четырехъ истребленныхъ органическихъ природахъ.
— Я совершенно согласенъ съ вами. И мой покойный наставникъ и другъ, Шампольонъ, потирая руки передъ пирамидами, на которыхъ тоже найдены іероглифическія надписи, сказалъ однажды своимъ спутникамъ: «Эти зданія не принадлежатъ Египтянамъ: имъ слишкомъ 20,000 лѣтъ!»
— Видите, видите, баронъ! воскликнулъ обрадованный Шпурцманнъ: я не египтологъ, а сказалъ вамъ тотчасъ, что египетскіе іероглифы существовали еще до послѣдняго потопа. Двадцать тысячъ лѣтъ??.. Ну, а потомъ случился недавно!. Итакъ, это доказано. Правда, я иногда шутилъ надъ іероглифами; но мы, въ Германіи, въ нашихъ университетахъ, очень любимъ остроуміе. Въ сердцѣ, я всегда питалъ особенное къ нимъ почтеніе, и могу васъ увѣрить, что египетскіе іероглифы я уважаю наравнѣ съ мамонтовыми клыками. Какъ я сожалѣю, что, будучи въ Парижѣ, не учился іероглифамъ!…
Объяснивъ такимъ-образомъ происхожденіе надписи, и осмотрѣвъ съ фонаремъ стѣны, плотно покрытыя съ верху до низу іероглифами, намъ оставалось только рѣшить, что̀ съ нею дѣлать. Срисовать ее всю было невозможно: на это потребовалось бы слишкомъ двухъ мѣсяцевъ, а съ другой стороны у насъ не было столько бумаги. Какъ тутъ быть?… По зрѣломъ соображеніи, мы положили, возвратясь въ Петербургъ, убѣдить Академію Наукъ къ приведенію въ дѣйствіе Гмели-
четырех истребленных органических природах.
— Я совершенно согласен с вами. И мой покойный наставник и друг, Шампольон, потирая руки перед пирамидами, на которых тоже найдены иероглифические надписи, сказал однажды своим спутникам: «Эти здания не принадлежат египтянам: им с лишком 20 000 лет!»
— Видите, видите, барон! — воскликнул обрадованный Шпурцманн. — Я не египтолог, а сказал вам тотчас, что египетские иероглифы существовали еще до последнего потопа. Двадцать тысяч лет?.. Ну, а потоп случился недавно!.. Итак, это доказано. Правда, я иногда шутил над иероглифами; но мы, в Германии, в наших университетах, очень любим остроумие. В сердце я всегда питал особенное к ним почтение и могу вас уверить, что египетские иероглифы я уважаю наравне с мамонтовыми клыками. Как я сожалею, что, будучи в Париже, не учился иероглифам!..
Объяснив таким образом происхождение надписи и осмотрев с фонарем стены, плотно покрытые сверху донизу иероглифами, нам оставалось только решить, что с нею делать. Срисовать ее всю было невозможно: на это потребовалось бы с лишком двух месяцев, а с другой стороны у нас не было столько бумаги. Как тут быть?.. По зрелом соображении, мы положили, возвратясь в Петербург, убедить Академию Наук к приведению в действие Гмели-
