такъ какъ законы надлежитъ соблюдать во что бы то ни стало. Честь джентльмена не допускала никакихъ компромиссовъ, а неписанные законы указывали въ чемъ именно она состояла и чѣмъ отличалась оть простонародной чести, опредѣлявшейся религіозными убѣжденіями, общественными законами и обычаями въ различныхъ мѣстностяхъ земного шара, лежавшихъ внѣ священныхъ границъ станинной Виргиніи.
Судью Дрисколля безспорно признавали первымъ изъ именитѣйшихъ гражданъ Даусоновой пристани. Вторымъ въ числѣ именитѣйшихъ гражданъ столь же безспорно считался Пемброкъ Говардъ, пользовавшійся заслуженной репутаціей великаго «юриста». Онъ и Дрисколль были ровесники: имъ обоимъ перевалило уже годика два за шестой десятокъ.
Дрисколль признавалъ себя свободномыслящимъ, а Говардъ, — непоколебимовѣрующимъ усерднымъ пресвитеріанцемъ. Означенная рознь религіозныхъ возрѣній нисколько не вредила искренней горячей дружбѣ обоихъ пріятелей. Оба они принадлежали къ такимъ, людямъ для которыхъ мнѣнія представляются чѣмъ то вродѣ неотъемлемой собственности, не подлежащей обсужденію, осмотру, исправленію или же критикѣ даже со стороны самыхъ близкихъ друзей.
Покончивъ ловить рыбу, они плыли въ лодкѣ внизъ по теченію, бесѣдуя о государственной политикѣ, когда навстрѣчу имъ попался тоже рыболовъ въ челнокѣ, плывшемъ отъ пристани вверхъ по теченію. Рыболовъ этотъ сказалъ:
— Надѣюсь, вамъ извѣстно, г-нъ судья, что одинъ изъ новоприбывшихъ близнецовъ угостилъ вашего племянника здоровеннымъ пинкомъ?
— Угостилъ!.. Чѣмъ?
— Пинкомъ пониже спины.
Губы старика судьи поблѣднѣли, а глаза его вспыхнули зловѣщимъ огнемъ. Онъ съ минуту задыхался отъ гнѣва и едва собрался съ силами выговорить:
— Ну ладно, продолжайте! Разскажите мнѣ все въ подробности.
Встрѣчный рыболовъ исполнилъ желаніе старика. Выслушавъ его, судья съ минутку помолчалъ, обсуждая въ умѣ своемъ позорную картину непроизвольно учиненнаго Томомъ полета черезъ рампу. Затѣмъ онъ проговорилъ какъ бы разсуждая съ самимъ собою:
— Гм… Признаться я этого не понимаю. Я тогда спалъ и онъ меня не разбудилъ. Должно быть, онъ рѣшилъ, что сможетъ уладить дѣло и безъ моей помощи.
При этой мысли лицо его просіяло отъ гордости и удовольствія, такъ что онъ добавилъ совершенно уже веселымъ тономъ:
