раясь уже запереть двери, онъ нашелъ, что слѣдомъ за нимъ идетъ еще кто-то, — безъ сомнѣнія, другой жилецъ той же гостинницы для пріѣзжающихъ. Незнакомецъ заперъ двери и поднялся по лѣстницѣ опять таки слѣдомъ за Томомъ. Разыскавъ во мракѣ дверь своей комнаты, Томъ вошелъ туда и отвернулъ кранъ едва мерцавшаго газоваго рожка. Насвистывая только-что слышанную въ театрѣ арію, молодой человѣкъ повернулся къ дверямъ и увидѣлъ передъ собою спину незнакомца, взявшаго на себя трудъ притворить двери и запереть ихъ на ключъ. Онъ пересталъ насвистывать пѣсенку и почувствовалъ себя не въ своей тарелкѣ. Незнакомецъ, одѣтый въ рваное старое пальто и такія же брюки, промокъ, повидимому, до костей и вывалялся въ грязи. Изъ подъ измятой шляпы съ широкими полями выглядывало черное, какъ сажа, лицо. Томъ не на шутку перепугался. Онъ хотѣлъ было приказать, чтобы незнакомецъ удалился, но языкъ отказался ему повиноваться и слова замирали на устахъ. Благодаря этому, незнакомецъ могъ предупредить Тома, объявивъ ему потихоньку:
— Тс… ни гу-гу! Я твоя мать!
Томъ безпомощно опустился въ кресло и пролепеталъ:
— Я знаю, что поступилъ низко и подло, но у меня имѣлись самыя лучшія намѣренія. Право же, самыя лучшія!
Роксана стояла нѣсколько времени, безмолвно глядя на своего сына, несомнѣнно ощущавшаго въ эту минуту потребность провалиться отъ стыда сквозь землю. Онъ безсвязно бормоталъ самообвиненія, къ которымъ примѣшивались жалкія попытки объяснить свои преступленія и пріискать для нихъ смягчающія обстоятельства. Поглядѣвъ на него нѣсколько времени Роксана усѣлась сама въ другое кресло и сняла съ себя шляпу, причемъ великолѣпные ея длинные темнорусые волосы въ безпорядкѣ разсыпались по плечамъ.
— Не твоя вина, если они не посѣдѣли! — грустно сказала она, поглядывая на свои волосы.
— Я это знаю! знаю. Я просто негодяй и мошенникъ! — воскликнулъ Томъ. — Клянусь Богомъ, однако, что намѣренія у меня были при этомъ самыя лучшія. Разумѣется, я ошибся, но вѣдь я думалъ, что вамъ будетъ тамъ хорошо. Я былъ въ этомъ увѣренъ! Рокси принялась потихоньку плакать. Мало-по-малу въ промежуткахъ между всхлипываніями начали слышаться слова, связывавшіяся другъ съ другомъ въ короткія отрывистыя фразы.
Въ нихъ слышались скорѣе жалобы, чѣмъ гнѣвъ и негодованіе.
— Продать родную мать внизъ по теченію рѣки, на хлопковыя плантаціи! Для ея же блага! Я не рѣшилась бы поступить такъ даже и съ собакой. Я теперь до того измучена и утомлена, что не могу, кажется, даже и буянить, какъ дѣлала прежде, когда пыта-
