цѣлой сотни присяжныхъ, которые приносятъ присягу въ своей глупости, въ своемъ невѣжествѣ? Въ его рукахъ правосудіе было бы болѣе обезпечено, нежели въ рукахъ этихъ людей. Почему же нельзя измѣнить этотъ законъ о судѣ присяжныхъ такъ, чтобы онъ далъ людямъ умнымъ и честнымъ права, равныя правамъ дураковъ и негодяевъ? Развѣ это справедливо отдавать такое предпочтеніе какому-нибудь одному классу общества и клеймить полной бездарностью другой, тѣмъ болѣе въ такой странѣ, которая ставитъ себѣ въ заслугу, что всѣ ея граждане одинаково равноправны и свободны? Я кандидатъ на судебныя должности; я хотѣлъ бы войти въ сдѣлку съ постановленіями закона. Я хотѣлъ бы такъ именно ихъ видоизмѣнить, чтобы они сулили награду за умъ и за честность, а дураковъ на порогъ бы не пускали въ залъ суда, да и не только ихъ однихъ, а всѣхъ «сиволапыхъ» и не умѣющихъ читать по печатному. Но въ этой попыткѣ спасти свое отечество я «дамъ осѣчку».
Начиная эту главу, я имѣлъ въ виду сказать кое-что о сословіи «desperado» («головорѣзовъ») во времена процвѣтанія Невады. Стремясь обрисовать вамъ эту эру въ этой землѣ, пропустивъ безъ вниманія кровавыя расправы и рѣзню, было бы равносильно стремленію изобразить царство Мормоновъ, пройдя молчаніемъ ихъ полигамію.
Въ то время «десперадо» попиралъ мостовую своей дубинкой, помѣченной числомъ его кровавыхъ дѣяній, и если онъ мимоходомъ удостоивалъ кому кивнуть головой въ знакъ того, что узналъ, кто ему поклонился, послѣдній чувствовалъ себя счастливымъ въ продолженіе цѣлаго дня. Особое уваженіе оказывалось такому «десперадо», который пользовался широкой извѣстностью и имѣлъ свое собственное «частное кладбище», — какъ было принято въ то время выражаться; и такое «особое уваженіе» всѣ ему оказывали весело, охотно. Когда онъ выступалъ вдоль по тротуару, нарядившись въ долгополый сюртукъ, въ лакированные тупоносые сапоги и въ изящную, широкополую шляпу, нахлобученную на лѣвый глазъ — грубая, мелочная чернь разступалась, давая дорогу такой великой особѣ. Когда онъ входилъ въ ресторанъ, слуги бросали банкировъ и купцовъ для того только, чтобы осаждать его предложеніями самыхъ ревностныхъ услугъ. Когда онъ грудью пролагалъ себѣ дорогу въ толпѣ, тѣ, кого онъ толкалъ, круто обертывались въ пылу негодованія; но, узнавъ его, поспѣшно извинялись. Въ отвѣтъ на эти извиненія, ихъ встрѣчалъ взглядъ, отъ котораго у нихъ въ жилахъ застывала кровь въ то время, какъ за выручкой такъ и сіялъ довольствомъ завитой цѣловальникъ съ дорогой булавкой на груди, гордый тѣмъ, что прочное знакомство давало ему права обращаться къ знаменитости
