ступленіемъ голода, а когда мы наткнулись, наконецъ, на нее, то она оказалась такою, никуда не годной, старой развалиной, что не стоило и смотрѣть; но Томъ болѣе шумѣлъ по ея поводу, чѣмъ сталъ бы я, случись мнѣ напороть ногу на гвоздь. Я не могъ и понять хорошенько, какъ онъ отыскалъ это мѣсто. Мы миновали штукъ сорокъ подобныхъ лачугъ, прежде чѣмъ напали на эту, и каждая изъ нихъ была бы столько же пригодна, по мнѣ, но онъ могъ остановиться только на этой. Я не встрѣчалъ ни у кого такой способности, какъ у Тома: лишь только онъ запримѣтилъ «настоящую» изъ этихъ развалинъ, онъ тотчасъ же призналъ ее, какъ я призналъ бы свою вторую рубашку, будь она у меня; но почему онъ ее распозналъ, онъ не могъ этого объяснить, какъ не могъ летать, напримѣръ; онъ самъ такъ выразился.
Потомъ мы долго еще розыскивали домъ, въ которомъ жилъ мальчикъ, научившій кадія различать старыя оливки отъ новыхъ; это было тоже изъ «Тысячи и одной ночи», и Томъ обѣщалъ разсказать это намъ съ Джимомъ, когда найдетъ къ тому время. Ну, рыскали мы, рыскали до того, что я чуть съ ногъ не валился; я просилъ Тома отложить это до слѣдующаго дня и найти тогда кого-нибудь знающаго городъ и говорящаго по миссурійски; такой человѣкъ могъ провести насъ прямо къ мѣсту; но Томъ не хотѣлъ, ему надо было непремѣнно найти самому, иначе все было ему не въ прокъ. И пошли мы опять. Наконецъ, произошло нѣчто неслыханное! Домъ этотъ былъ уничтоженъ, — уничтоженъ сотни лѣтъ тому назадъ, не осталось отъ него ровнехонько ничего, кромѣ одного заплѣсневѣвшаго кирпича. Повѣритъ-ли кто, что какой-нибудь мальчишка изъ миссурійскаго захолустья, не бывавшій въ Каирѣ никогда прежде, могъ розыскать требуемое мѣстечко и найти этотъ кирпичъ? А Томъ Соуеръ совершилъ это. Я знаю, что совершилъ, потому что самъ я это видѣлъ: я стоялъ совсѣмъ рядомъ съ нимъ и увидалъ, какъ онъ запримѣтилъ кирпичъ и какъ онъ его узналъ. Теперь я спрашиваю себя: что руководило имъ? Знаніе или инстинктъ?
Я представляю факты какъ они были; каждый можетъ истолковывать ихъ по своему; самъ я много раздумывалъ надъ этимъ и пришелъ къ тому выводу, что во многомъ дѣйствуетъ тутъ знаніе, но главная доля принадлежитъ инстинкту. И вотъ почему Томъ спряталъ этотъ кирпичъ себѣ въ карманъ, съ тѣмъ, чтобы помѣстить его въ какой-нибудь музей, когда мы вернемся домой, причемъ на кирпичѣ онъ помѣтитъ свое имя съ описаніемъ самой находки; я вытащилъ у него этотъ кирпичъ и подмѣнилъ его другимъ, похожимъ, и онъ не замѣтилъ различія, — а вѣдь было же различіе, какъ вы сами видите. Я думаю, что этимъ и разрѣшается
