манишекъ, ради парада, а когда у нихъ тамъ устроились танцы, мы тоже не отстали отъ нихъ и отплясывали.
Но бѣда и горе сближаютъ еще болѣе и мы испытали это при похоронахъ, которыя совершились у нихъ въ слѣдующее утро, на самомъ разсвѣтѣ. Мы не знали покойника, онъ былъ не изъ кленовъ нашего кружка, но это было намъ безразлично: онъ принадлежалъ къ каравану и этого было достаточно для того, чтобы мы пролили на его могилу самыя искреннѣйшія слезы съ высоты тысячи ста футовъ.
Да, намъ было несравненно болѣе тяжело разстаться съ этимъ караваномъ, нежели съ тѣмъ, члены котораго были, сравнительно, болѣе чужды намъ и, притомъ, умерли уже такъ давно. Этихъ новыхъ мы знали при ихъ жизни и полюбили; было нѣчто ужасное въ томъ, что смерть скосила ихъ на нашихъ глазахъ, и что мы оставались снова одинокими, лишенными всякой пріязни, среди этой громадной пустыни… Мы даже желали не встрѣчать болѣе друзей въ нашемъ странствіи, если намъ было суждено терять ихъ вновь такимъ образомъ.
Мы не могли удержаться отъ разговора о нихъ, и они припоминались намъ постоянно, все въ такомъ видѣ, въ какомъ мы знали ихъ, когда всѣмъ намъ жилось счастливо вмѣстѣ. Намъ такъ и представлялась подвигавшаяся вереница; свѣтлыя оконечности копій сверкаютъ на солнцѣ, дромадеры идутъ своею развалистою походкой… Чудятся намъ потомъ свадьба и похороны; но явственнѣе всего видимъ мы этихъ людей на молитвѣ, — потому что ничто не могло отвлечь ихъ отъ нея: лишь только раздавался обычный къ ней призывъ, — и это нѣсколько разъ въ день, всѣ останавливались, обращались лицомъ къ востоку, откидывали голову назадъ, простирали руки и произносили молитву, становясь четыре или пять разъ на колѣни, падая ницъ и касаясь лбомъ до земли.
Правду сказать, мы поступали не хорошо, все толкуя о нихъ, какъ бы ни были они достойны любви при жизни, и какъ бы дорога ни были они намъ и при своей жизни, и при погибели; не хорошо потому, что пользы это не приносило, а очень разстроивало насъ. Джимъ говорилъ, что постарается теперь жить какъ можно достойнѣе для того, чтобы встрѣтиться съ ними и въ лучшемъ мірѣ, и Томъ промолчалъ, не сказалъ ему, что тѣ были магометане… Зачѣмъ было разочаровывать его? Онъ и такъ былъ уже довольно огорченъ.
На слѣдующее утро мы проснулись въ нѣсколько болѣе веселомъ расположеніи духа, а проспали мы преотлично, потому что песокъ самая удобная изъ всякихъ постелей, и я не понимаю, почему люди, которымъ сподручно его доставать, не заведутъ у себя
