одинъ изъ такихъ людей. На мнѣ никогда ни одна блоха не сидѣла.
— Масса Томъ!
— Это вѣрно; я не шучу.
— Ну, признаюсь, не слыхивалъ я никогда ничего подобнаго!
Джимъ не вѣрилъ этому, да точно также и я; поэтому надо намъ было спуститься на песокъ, чтобы запастись новыми блохами. Что же, Томъ былъ правъ: онѣ набросились тысячами на меня и Джима, и ни одна не прыгнула на Тома. Объяснить это было невозможно, но фактъ былъ на лицо, отрицать его мы не могли. Томъ говорилъ, что это всегда такъ: онъ можетъ стать среди милліона блохъ и ни которая изъ нихъ не тронетъ его и не укуситъ.
Мы поднялись въ холодный слой, чтобы выморозить блохъ, подержались тутъ немного, потомъ спустились въ умѣренную, пріятную атмосферу и стали лѣниво подвигаться впередъ, дѣлая по двадцати—двадцати пяти миль въ часъ, какъ это было уже налажено нами въ послѣдніе нѣсколько часовъ. Дѣло было въ томъ, что, по мѣрѣ нашего пребыванія въ этой величавой, спокойной пустынѣ, наша суетливость и все возбужденіе наше какъ-то стихали, мы чувствовали себя болѣе и болѣе удовлетворенными и счастливыми; эта Сахара нравилась намъ, мы ее просто полюбили. Вотъ почему, какъ я уже сказалъ, мы сократили быстроту полета и благодушествовали вполнѣ, то посматривая въ подзорныя трубы, то валяясь на ларяхъ, подремывая или читая.
Мы были какъ будто уже не тѣ лица, которыя такъ жаждали увидѣть сухую землю и сойти на нее. Были мы тѣ же, однако, только пережили уже это — стряхнули съ себя. Мы такъ привыкли теперь къ нашему шару, совсѣмъ болѣе не боялись и не хотѣли съ него никуда, — были въ немъ совершенно какъ дома. Мнѣ казалось, что я тутъ родился, тутъ и выросъ; Джимъ и Томъ говорили то же самое. А меня, къ тому же, окружали всегда такіе ненавистники, дразнили меня вѣчно, ругали, выговаривали за все, постоянно находили за мною вину, муштровали меня напропалую, тыкали туда и сюда, шагу не давали ступить, заставляя дѣлать то и это, и выбирая всегда такое, чего мнѣ вовсе не хочется, а потомъ называли забулдыгой, если я упирался и дѣлалъ что другое; словомъ, душу мнѣ выматывали все время. А здѣсь, въ небесахъ, было такъ тихо, свѣтло подъ солнышкомъ, пріятно, и можно было ѣсть вдоволь, и спать вдоволь, и любоваться на разныя диковинки, и никто не приставалъ, не ругался, не было разныхъ доброжелателей, и праздникъ тебѣ всякій день! О, нѣтъ, я нисколько не торопился уйти отсюда и снова попасть въ передѣлку къ цивилизаціи. Одна изъ самыхъ скверныхъ штукъ въ цивилизаціи состоитъ въ
