которыя показались ему цѣлою вѣчностью. Когда онъ снова всталъ на ноги, то былъ едва благодаренъ за свое спасеніе, вспомнивъ, до чего онъ сдѣлался одинокъ, до чего отстали отъ него и покинули его всѣ товарищи. Но когда онъ пошелъ печально по улицѣ, то увидѣлъ собраніе: Джимъ Голлисъ изображалъ предсѣдателя палаты, въ которой онъ и другіе его юные сочлены судили кошку, обвиняемую въ убійствѣ, причемъ и жертва преступленія, птица, была на лицо. Далѣе, Тому попались Джо Гарперъ и Гекъ Финнъ, кушавшіе украденную дыню. Со всѣми ими, бѣдняжками, случился рецидивъ, какъ и съ Томомъ.
Наконецъ, сонливая атмосфера встряхнулась, и очень сильно. Дѣло объ убійствѣ было назначено въ судѣ и стало предметомъ неисчерпаемыхъ толковъ въ мѣстечкѣ. Томъ натыкался всюду на эти разговоры; между тѣмъ, при всякомъ намекѣ на это злодѣйство, морозъ пробѣгалъ у него по кожѣ. Неспокойная совѣсть и страхъ заставляли его думать, что всѣ эти рѣчи произносятся въ его присутствіи «не спроста»; онъ не уяснялъ себѣ, именно, какимъ образомъ можно было бы подозрѣвать, что ему извѣстно что-нибудь объ убійствѣ, но все же не могъ оставаться спокойнымъ среди этихъ толковъ. У него постоянно бѣгали мурашки по тѣлу. Онъ вызвалъ, наконецъ, Гека въ укромное мѣсто, чтобы побесѣдовать съ нимъ, снять съ себя печать молчанія, хотя на время, раздѣлить бремя страданія съ другимъ мученикомъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ хотѣлъ удостовѣриться, сохранилъ-ли Гекъ дѣло втайнѣ.
— Гекъ, говорилъ ты кому-нибудь о томъ?
— О чемъ это?
— Ну, ты знаешь.
— Разумѣется, не говорилъ.
— Ни словечка?
— Ни единаго, Боже упаси. Съ чего ты вздумалъ спрашивать?
— Ну, я боялся…
— О, Томъ Соуеръ, да намъ и двухъ дней не прожить, если станетъ извѣстно. Это я знаю.
Томъ успокоился немного. Помолчавъ, онъ спросилъ опять:
— И никто не съумѣетъ вывѣдать у тебя, Гекъ?
— Вывѣдать? Вотъ, если мнѣ захочется, чтобы этотъ чортъ-метисъ меня утопилъ, тогда я позволю у себя вывѣдать. Иначе не случится.
