однажды унизиться до такой мысли. Я матеріализую его; клянусь честью, это дѣло рѣшенное, хотя бы въ Берклеѣ сидѣла дѣлая тысяча наслѣдниковъ и всѣ они, опираясь на свои права, протягивали бы отсюда руки за несправедливо присвоенными владѣніями Росморовъ, заграждая дорогу настоящему графу.
— Вотъ теперь заговорилъ истинный Мельберри Селлерсъ, а тотъ — другой — былъ не вы, старый дружище.
— Гаукинсъ, мой мальчикъ, вѣдь я совсѣмъ позабылъ сказать тебѣ одну вещь. Сейчасъ только вспомнилъ. Намъ слѣдуетъ соблюдать крайнюю осторожность въ одномъ дѣлѣ.
— Въ какомъ?
— Да насчетъ матеріализаціи. О ней не долженъ подозрѣвать никто — понимаешь? — ни единая душа. Не говоря уже о моей женѣ и дочери — женщинахъ нервныхъ, впечатлительныхъ, но даже наши негры убѣгутъ изъ дому, если пронюхаютъ что-нибудь.
— Это вѣрно. Хорошо, что вы мнѣ сказали. Я иногда бываю невоздерженъ на языкъ, если меня не предупредить заранѣе.
Тутъ Селлерсъ подошелъ къ стѣнѣ, нажалъ пуговку электрическаго звонка и сталъ нетерпѣливо посматривать на дверь. Никто не являлся и онъ повторилъ свою попытку, ожидая результата. Слѣдя за его эволюціями, Гаукинсъ принялся превозносить своего друга, отзываясь о немъ, какъ о самомъ передовомъ человѣкѣ, который немедленно примѣняетъ у себя всѣ новѣйшія изобрѣтенія науки и неутомимо идетъ въ ногу съ современной цивилизаціей, не отставая ни на шагъ во всемъ, касающемся улучшенія матеріальнаго быта. Наконецъ, полковникъ оставилъ въ покоѣ пуговку (на самомъ дѣлѣ не имѣвшую электрическаго провода) и позвонилъ въ большой обѣденный колоколъ, стоявшій на столѣ, замѣтивъ небрежнымъ тономъ, что теперь, къ своему удовольствію, онъ убѣдился въ полной непригодности вновь изобрѣтенной сухой баттареи.
— Звонокъ Грэгама никуда не годится, но я былъ обязанъ испробовать его. Ужь одинъ тотъ фактъ, что я произвелъ надъ нимъ пробу, долженъ былъ вызвать довѣріе публики и дать толчекъ изобрѣтенію. Я говорилъ изобрѣтателю, что въ теоріи сухая баттарея превосходна, но на практикѣ — извините! И вотъ результатъ передъ тобою. Правъ-ли я? Что скажешь ты на это, Вашингтонъ Гаукинсъ? Ты видѣлъ, какъ я два раза нажималъ пуговку. И что же вышло? Резонно-ли я говорилъ, или нѣтъ?
— Вамъ и безъ того извѣстно мое мнѣніе о васъ, полковникъ Селлерсъ. По моему, вы понимаете толкъ рѣшительно во всемъ. Если бы тотъ человѣкъ зналъ васъ также хорошо, какъ я, то
