что виконтъ невольно умилился до слезъ надъ своимъ собственнымъ рыцарскимъ самоотверженіемъ. Наконецъ, онъ сказалъ себѣ: Теперь я знаю, что дѣлать. Милордъ Берклей умеръ. Пусть будетъ такъ. Онъ умеръ съ честью и это послужитъ утѣшеніемъ отцу. Послѣ этого, мнѣ не нужно обращаться къ американскому претенденту. Обстоятельства сложились какъ нельзя лучше. Остается только принять другое имя, чтобы вступить на новый путъ. Въ первый разъ я могу вздохнуть вполнѣ свободно. И какъ легко мнѣ дѣлается, какая свѣжесть и энергія вливаются въ грудь! Наконецъ-то я сдѣлался человѣкомъ, сталъ на равную ногу со всѣми. Только своими личными заслугами, какъ подобаетъ мужчинѣ, хочу я добиться житейскаго успѣха или погибнуть, если окажусь неспособнымъ къ борьбѣ. Сегодня счастливѣйшій день въ моей жизни, самый безоблачный и радостный!
— Эдакое несчастье, Гаукинсъ!
И утренняя газета выпала изъ рукъ полковника.
— Въ чемъ дѣло?
— Онъ погибъ! Свѣтлая личность, юный, даровитый, благороднѣйшій изъ своего знаменитаго рода. Погибъ среди пламени, въ сіяніи лучезарнаго ореола!
— Да кто погибъ-то?
— Мой дорогой, безцѣнный молодой родственникъ — Киркудбрайтъ-Ллановеръ, Марджорибэнксъ Селлерсъ, виконтъ Берклей, сынъ и наслѣдникъ узурпатора Росмора.
— Не можетъ быть!
— Вѣрно, говорю вамъ — вѣрно!
— Когда же это случилось?
— Вчерашней ночью.
— Гдѣ?
— Здѣсь у насъ, въ Вашингтонѣ, куда онъ прибылъ вечеромъ изъ Англіи, какъ сообщаетъ газета.
— Что вы говорите!
— Гостинница сгорѣла до тла.
— Какая гостинница?
— Нью-Гэдсби.
— Вотъ тебѣ разъ! Значить, мы лишились ихъ обоихъ?
— Кого это «обоихъ»?
— А Питъ? Однорукій Питъ?
— Ахъ, Господи! Про него-то я совсѣмъ забылъ. Да навѣрно онъ остался живъ. Я не думаю.
