еще нѣчто, заставившее меня опасаться, что въ организмѣ его происходитъ что-то не совсѣмъ ладное, и это причиняло мнѣ нѣкоторую тревогу. Въ цѣляхъ наибольшаго удобства, при бритьѣ моей верхней губы, онъ засунулъ мнѣ въ ротъ свой палецъ, и тогда-то мнѣ посчастливилось сдѣлать открытіе, что нѣкоторая часть его обязанностей по парикмахерской несомнѣнно заключалась также въ чисткѣ керосиновыхъ лампъ. Такимъ образомъ былъ разрѣшенъ вопросъ, который я нерѣдко съ любопытствомъ задавалъ себѣ: кто именно занимается этимъ дѣломъ, самъ-ли содержатель парикмахерской или его подмастерья? Въ то же время я развлекалъ себя попытками угадать то мѣсто, которое онъ, съ наибольшею вѣроятностью, сегодня обрѣжетъ, но прежде чѣмъ я успѣлъ разрѣшить эту загадку, онъ предупредилъ меня, распоровъ мнѣ конецъ подбородка. И тогда только онъ принялся оттачивать бритву, что могъ бы, конечно, съ большею пользою сдѣлать и нѣсколько ранѣе. Я не принадлежу къ числу друзей особенно энергичнаго бритья и потому не очень хотѣлъ испытать на себѣ еще разъ его искусство. Я попробовалъ было убѣдить его оставить бритву въ покоѣ, такъ какъ опасаюсь за свой подбородокъ, который у меня настолько чувствителенъ, что его нельзя дважды разрѣзать, не причинивъ тѣмъ болѣзненныхъ послѣдствій, но онъ сказалъ, что хочетъ только сгладить маленькую неровность… и въ этотъ моментъ бритва скользнула по запретному мѣсту, раскровянивъ прыщики, выступившіе отъ слишкомъ рачительнаго бритья и натиранія.
Тогда онъ сорвалъ съ меня салфетку, намочилъ ее въ красноватомъ ромѣ и предательскимъ образомъ набросилъ мнѣ ее на лицо, набросилъ такъ, какъ будто всѣ христіане привыкли съ поконъ вѣковъ мыть себѣ физіономію именно такимъ способомъ. Потомъ онъ выжалъ салфетку и выжатымъ концомъ сталъ хлестать меня по лицу, какъ будто христіане никогда не вытирали себѣ физіономію иначе, какъ именно такимъ способомъ. Въ этомъ отношеніи рѣдкій парикмахеръ оказывается христіаниномъ.
Потомъ онъ началъ прикладывать вымоченную въ ромѣ салфетку къ порѣзанному мѣсту, посыпалъ его размельченными квасцами, вновь стеръ ромомъ квасцы и, безъ сомнѣнія, продолжалъ бы эти опыты присыпанія и вытиранія до безконечности, если бы я не возсталъ противъ нихъ, упросивъ его оставить это дѣло на произволъ судьбы.
Тогда онъ напудрилъ мнѣ все лицо, оттянулъ мою голову кверху и принялся глубокомысленно боронить мои волосы руками, критически изслѣдуя свои ногти, послѣ чего предложилъ фундаментально вымыть волосы, такъ какъ это для нихъ «необходимо, положи-
