рѣдко. Раньше я этого никогда не забывалъ, никогда со времени большого землетрясенія, виною котораго тоже, кажется, былъ я…
— Мортимеръ, что ты говоришь! Развѣ ты забылъ желтую лихорадку?
— Дорогая моя, ты вѣчно приписываешь мнѣ появленіе желтой лихорадки. Но мнѣ кажется, что это совершенная безсмыслица. Неужели мое маленькое упущеніе противъ набожности повело бы такъ далеко? Куда ни шло, я могу еще взять на себя вину землетрясенія, такъ какъ оно случилось по сосѣдству, но лучше пусть меня повѣсятъ, чѣмъ быть отвѣтственнымъ за всякую чертовку…
(Фетъ, бумъ-бумъ-белумъ-бамъ!).
— Боже, Боже мой, навѣрно гдѣ-нибудь ударило. Мы дня больше не проживемъ и когда насъ не станетъ, ты будешь удовлетворенъ, зная, что твоя богохульная болтовня… Мортимеръ!
— А! что тамъ опять?
— Твой голосъ звучитъ, какъ будто, Мортимеръ, ты стоишь передъ открытымъ каминомъ?
— Это дѣйствительно мое преступленіе въ настоящій моментъ.
— Уходи сейчасъ же. Повидимому, ты окончательно рѣшился погубитъ всѣхъ насъ! Развѣ ты не знаешь, что нѣтъ лучшаго проводника для молніи, какъ открытый каминъ? Куда же ты теперь пошелъ?
— Туда, къ окошку.
— Боже милосердный, ты потерялъ разсудокъ. Уходи оттуда сію же минуту. Самыя маленькія дѣти знаютъ, что стоять во время грозы у окошка сопряжено съ опасностью для жизни. Милый, хорошій, я знаю, мнѣ не пережить этого дня… Мортимеръ?
— Да!
— Что это за шорохъ?
— Это я.
— Что же ты дѣлаешь?
— Я стараюсь найти верхній конецъ моихъ брюкъ.
— Скорѣе, брось ихъ. Не вздумай одѣвать это платье при таткой погодѣ. Ты знаешь, что, согласно всѣмъ авторитетамъ, шерсть притягиваетъ молнію. О, драгоцѣннѣйшій, милѣйшій, развѣ мало быть постоянно въ опасности лишиться жизни вслѣдствіе естественныхъ причинъ? А ты придумываешь все возможное, чтобы удвоить эту опасность!.. Перестань же насвистывать! Какъ это тебѣ могло придти въ голову?
— Однако, что же въ этомъ дурного?
— Мортимеръ, я тебѣ говорила одинъ разъ, я тебѣ тысячу разъ говорила, что свистъ производить колебанія воздуха, которыя пре-
