Въ правленіи Ордынцева ждалъ пріятный сюрпризъ. Въ третьемъ часу дня въ его кабинетъ зашелъ Гобзинъ-старикъ и сообщилъ Ордынцеву, что правленіе только-что постановило прибавить Василію Михайловичу съ перваго числа пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ… Ордынцевъ воспользовался случаемъ похлопотать и за Горохова и Гобзинъ-старикъ обѣщалъ и Горохову прибавку жълованья.
Въ исходѣ пятаго Василій Михайловичъ вернулся домой и прямо прошелъ въ комнату къ женѣ.
— Послушай, — заговорилъ онъ мягко, не глядя на жену, — прости меня… Я вчера былъ грубъ и вообще…
Онъ не договорилъ и виновато молчалъ.
Анна Александровна, по обыкновенію свѣжая и нарядная, приняла извиненіе мужа съ оскорбленнымъ видомъ страдалицы, торжествуя въ душѣ побѣду.
— Сегодня мнѣ прибавили жалованья, — сказалъ онъ, послѣ короткой паузы, — пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ… Можно Ольгѣ учителя пѣнія взять…
Ордынцевъ вышелъ. Въ столовой ему бросилась на шею Шурочка.
— Папа… какой ты блѣдный? Что съ тобой? — безпокойно она отца. — Ты нездоровъ?
— Здоровъ, моя дѣточка. Вчера поздно легъ и не выспался! — промолвилъ, краснѣя отецъ.
Обѣдъ прошелъ мирно. Василій Михайловичъ сидѣлъ присмирѣвшій, съ виноватымъ видомъ. Сегодня и Алексѣй, и Ольга, и Сережа казались ему не такими дурными, какъ вчера, и онъ пожалѣлъ ихъ.
Какъ бы въ награду за извиненіе, Анна Александровна, очень обрадованная, что мужъ не только не потерялъ мѣста, но и получилъ еще прибавку, раза два или три за обѣдомъ обратилась къ нему съ любезной предупредительностью и вообще чувствовала себя не столь несчастной.
Обѣ воюющія стороны видимо устали. Наступило перемиріе.
