— Это ты, Василій Михайловичъ! — весело воскликнулъ Вершининъ, разглядѣвъ своими близорукими прищуренными глазами Ордынцева и радуясь и гостю, и тому, что онъ прекратилъ „сцену“. — Наконецъ-то заглянулъ!.. продолжалъ онъ, крѣпко пожимая руку пріятелю.
И, словно бы почувствовавъ себя теперь въ безопасности, Вершининъ добродушно и облегченно улыбался.
— Идемъ ко мнѣ въ кабинетъ…
— Не помѣшалъ? За работой, кажется? — спросилъ Ордынцевъ, когда они вошли въ маленькій кабинетъ, заставленный книгами, и онъ увидалъ на письменномъ столѣ разбросанныя четвертушки мелко исписанной бумаги.
— Что ты? Очень радъ… Очень даже радъ, что ты пришелъ… Статью завтра докончу… Время еще терпитъ… А мы, Василій Михайлычъ, сейчасъ, братъ, чайку попьемъ да разговоры разговаривать станемъ. Я на счетъ самовара распоряжусь, чтобъ сюда дали, а то Варенька не совсѣмъ здорова. Знаешь ли, мигрень! Скверная, братъ, эта штука мигрень! — суетился Вершининъ.
— А дѣти? — освѣдомился Ордынцевъ.
— Здравствуютъ. Въ театръ ушли съ одними знакомыми.
„Не при дѣтяхъ, значитъ, сцены, а у насъ!?“ — подумалъ Ордынцевъ и остановилъ собиравшагося уходить пріятеля.
— Постой, не суетись, Сергѣй Павлычъ! Къ чему безпокоить Варвару Петровну… Лучше пойдемъ-ка куда-нибудь въ ресторанъ. Попьемъ чайку, а послѣ и красненькаго разопьемъ. Признаться, я съ тѣмъ и ѣхалъ, чтобы звать тебя. Давно ужъ мы съ тобой не роспивали бутылки. Ѣдемъ.
— Что-жъ, валимъ! — весело согласился Вершининъ. — Дай только приведу себя въ приличный видъ.
Онъ снялъ съ себя свою старенькую блузу, одѣлъ сюртукъ и пригладилъ свои бѣлокурые волнистые волосы.
— Вотъ я и готовъ!
— Экій какой ты еще молодецъ! — завистливо проронилъ Ордынцевъ, оглядывая пріятеля.
— Да, здоровьемъ не обиженъ, — разсмѣялся Вершининъ.
— Можно войти, Сережа? — раздался тихій и мягкій голосъ Варвары Петровны за дверями.
— Входи, входи, Варенька… у меня твой любимецъ, Василій Михайловичъ! — отвѣчалъ, нѣсколько смущаясь, Вершининъ…
