ти, и пугливо сознается себѣ, что не особенно любнтъ ихъ теперь, когда они сдѣлались взрослыми и приняли опредѣленныя физіономіи; а, вѣдь, кажется, какъ онъ горячо любилъ ихъ прежде, когда они были маленькія, какъ страдалъ во время ихъ болѣзней, страшась потерять ихъ! Одна только Шурочка привязываетъ его къ семьѣ, а остальные?.. Нечего сказать, хороши! Особенно возмущалъ Василія Михайловича его первенецъ, на котораго отецъ прежде возлагалъ большія надежды, мечтая гордиться сыномъ. Есть чѣмъ гордиться!?
— Скотина! — произнесъ онъ вслухъ, вспоминая проповѣдь молодого человѣка за обѣдомъ.
Ему и обидно, и злость подымается въ немъ.
„Доля удовольствія обращается въ нуль передъ суммой непріятностей!“ — повторяетъ про себя Василій Михайловичъ. И, вѣдь, съ какимъ апломбомъ говоритъ, точно съ каѳедры, ототъ прохвостъ на научномъ основаніи! А онъ надѣялся, что сынъ одобритъ его заступничество за Горохова… Одобрилъ!! Весь въ мать, такая же холодная, себялюбивая натура!.. А Ольга?.. Однѣ цыганскія пѣсни да женихи на умѣ… А этотъ жесткій Сергѣй!? Ужъ и теперь онъ сухъ и практиченъ… И всѣ они не любятъ отца… Онъ это видитъ.
— Семейка! — вырвалось скорбное восклицаніе у Ордынцева.
„Откуда они выростаютъ теперь такіе, совсѣмъ готовые, эгоисты. Откуда пошли теперь эти оскотинившіеся молодые люди?“ — думалъ Василій Михайловичъ и задалъ себѣ вопросъ: — „не виноватъ ли и онъ, что у него такія дѣти?“ Вліяніе матери, учебныя заведенія, духъ времени… Вотъ причины. У него не было времени подойти вплотную къ дѣтямъ, изучить ихъ характеры, вліятъ на нихъ… Онъ цѣлые дни проводилъ внѣ дома, всегда въ работѣ, возвращаясь домой усталый… И безъ того не мало ссоръ было изъ-за дѣтей вначалѣ…
Такъ старался оправдать себя отецъ и чувствовалъ фальшь этихъ оправданій. Онъ не исполнилъ долга отца, какъ бы слѣдовало. Онъ все-таки долженъ былъ бороться съ вліяніемъ матери и съ духомъ времени и противопоставить имъ свой авторитетъ и свое вліяніе. Онъ обязанъ былъ стать въ болѣе близкія отношенія съ дѣтьми. Ничего онъ этого не сдѣлалъ,
