представлялись теперь молодой женщинѣ „глупостями“ и „упрямствомъ“, несовмѣстимыми съ истинной любовью.
Разница ихъ взглядовъ, вкусовъ и привычекъ, ихь нравственныхъ понятій и требованій отъ жизни обнаружилась скоро. Ордынцевъ возмущался, убѣждалъ, говорилъ горячіе монологи, хотѣлъ перевоспитать жену. Анна Александровна, въ свою очередь, старалась дѣйствовать на мужа обаяніемъ своей красоты, прибѣгая для этого ко всевозможнымъ уловкамъ женской хитрости, дѣйствующимъ на чувственность мужчины. Когда она замѣтила, что это не всегда достигаетъ цѣли, она на упреки мужа отвѣчала слезами и увѣряла, что онъ ея не любитъ. Изъ-за первой же потери мѣста между ними произошло крупное объясненіе, поразившее Ордынцева. Вмѣсто „сочувствующей души“ передъ нимъ обнажилась неделикатная душа очень практической женщины, не желавшей итти съ нимъ рядомъ въ „битвѣ жизни“, какъ онъ надѣялся. Напротивъ! Указывая на крошекъ-дѣтей, Анна Александровна совѣтовала мужу „образумиться“ и жить какъ всѣ „порядочные люди“. Ордынцевъ, взбѣшенный, изливался въ потокахъ негодованія. Анна Александровна отвѣчала презрительною насмѣшкой. Мало-по-малу между ними наступило охлажденіе. Подогрѣваемое страстностью супружескихъ ласкъ, оно вновь сказывалось въ сценахъ, упрекахъ и ссорахъ и въ концѣ-концовъ обратилось въ полное отчужденіе и взаимную ненависть, обострявшуюся съ годами по мѣрѣ того, какъ мужъ терялъ въ глазахъ жены прелесть любовника, а жена являлась въ глазахъ мужа лишь олицетвореніемъ непоправимой ошибки.
Оба считали себя несчастными.
Съ какою-то мучительною настойчивостью Ордынцевъ истязалъ себя воспоминаніями объ этой „ошибкѣ“, подробности которой вставали передъ нимъ въ поразительной отчетливости, точно все это было не двадцать три года тому назадъ, а вчера! Мысли его отъ воспоминаній опять перешли къ настоящему, и, Боже, какимъ отчаяннымъ оно ему представлялось! Жена, этотъ бывшій „ангелъ“ — ненавистна. Дѣти совсѣмъ ему чужды. Онъ стыдится, что у него такія дѣ-
