трудолюбиваго Горохова, получающаго 75 руб. въ мѣсяцъ, Ордынцевъ взволнованно спросилъ:
— За что вамъ угодно уволить Горохова?
Гобзинъ на секунду смутился. Дѣло въ томъ, что онъ обѣщалъ графинѣ Заруцкой непремѣнно устроить какого-то ея протеже, необыкновенно польщенный, что молодая и хорошенькая аристократка обратилась къ нему съ просьбой. Мѣстъ не было, и надо было кого-нибудь уволить, чтобы исполнить обѣщаніе, о которомъ она только-что напоминала письмомъ!
— У меня есть основанія! — значительно проговорилъ молодой человѣкъ послѣ короткой паузы.
И, принявъ видъ начальника, онъ пододвинулъ къ себѣ лежавшія передъ нимъ бумаги и опустилъ на нихъ глаза, какъ-бы давая этимъ понять Ордынцеву, что разговоръ оконченъ.
Но Ордынцевъ не намѣренъ былъ кончать. „Скотина!“ — мысленно произнесъ онъ, чувствуя приливъ злости, и бросилъ взглядъ, полный презрѣнія, на круглую выстриженную рыжеволосую голову своего патрона. Взглядъ этотъ скользнулъ по письменному столу и замѣтилъ на немъ письмо и рядомъ взрѣзанный изящный конвертикъ съ короной.
„Такъ вотъ какія основанія!“ — сообразилъ онъ, еще болѣе возмущенный. На такихъ же „основаніяхъ“ уже были уволены двое служащихъ съ тѣхъ поръ, какъ Гобзинъ — отецъ посадилъ на свое мѣсто сынка.
И, видимо осиливая свое негодованіе и стараясь не волноваться, Василій Михайловичъ сдержанно проговорилъ:
— Но вѣдъ Гороховъ спросить меня: за что его лишаютъ куска хлѣба? Что прикажете ему отвѣтить? Онъ четыре года служитъ въ правленіи. У него мать и сестра на рукахъ, Ардаліонъ Петровичъ! — взволнованно прибавилъ Ордынцевъ, и мягкая, чуть не просительная нотка задрожала въ его голосѣ.
— У насъ не благотворительное учрежденіе, Василій Михайловичъ! — усмѣхнулся Гобзинъ. — У всѣхъ есть или матери, или сестры, или жены, или любовницы, — продолжалъ онъ съ веселой развязностью, оглядывая свои твердые, большіе ногти. — Это не наше дѣло. Намъ нужны хорошіе, исправные служащіе, а господинъ Гороховъ не изъ тѣхъ работниковъ, которыми слѣдуетъ дорожить… Онъ…
— Напротивъ, Гороховъ…
