— Что-жъ, если ты… вы хотите, я согласен…
— Еще бы… Я и не сомнѣвалась въ вашемъ согласіи… Надѣюсь, вы не откажете дѣтямъ въ содержаніи… Мнѣ отъ васъ ничего не надо… Но дѣти…
— Я буду давать три четверти своего жалованья…
— Этого за глаза довольно… Благодарю васъ за дѣтей! — поднимаясь съ дивана, проговорила сдержанно-спокойнымъ, казалось, тономъ Варвара Александровна и уже подошла къ дверямъ, какъ вдругъ вернулась и, приблизившись къ Борису Николаевичу, крикнула голосомъ, полнымъ злобы и презрѣнія:
— А отъ себя скажу вамъ, что вы презрѣнный, гнусный человѣкъ, котораго я презираю и никогда не прощу!..
И глотая рыданія, выбѣжала изъ комнаты.
Борисъ Николаевичъ струсилъ. Струсилъ и крѣпко задумался. Перспектива одиночества и разлуки съ дѣтьми, сильно смутила его… Да и къ Вавочкѣ вѣдь онъ все-таки въ концѣ-концовъ привязанъ… Какъ ни какъ, а прожили двѣнадцать лѣтъ… Положимъ, у нея характерецъ… не мало досталось ему отъ Вавочки, но вѣдь она его любила, да еще такъ, что изъ-за этой любви, собственно говоря, все и вышло… (Еслибъ поменьше любила! — вздохнулъ Криницынъ). Ну, да и онъ тоже виноватъ, что довелъ жену до того, что она его бросаетъ… Совсѣмъ онъ ее забылъ бѣдняжку въ этой борьбѣ за свою свободу и жестоко мстилъ ей… Дѣйствительно, онъ свиньей себя велъ, совсѣмъ того… замотался… Всѣ эти флирты, ничего интереснаго… только трата денегъ… Вольно же ей было оттолкнуть отъ себя нелѣпой ревностью… вѣчными сценами…
Такъ размышлялъ Борисъ Николаевичъ и рѣшилъ, что надо поговорить съ Вавочкой, объяснить ей… успокоить ее…
И самъ нѣсколько успокоился, почему-то увѣрнный, что все обойдется. Вавочка не броситъ его и проститъ, несмотря на всѣ его безобразія.
Въ этотъ вечеръ Борисъ Николаевичъ не удралъ изъ дому, пилъ чай съ дѣтьми и долго потомъ ходилъ по кабинету, все не рѣшаясь итти къ Вавочкѣ, пока она „не отойдетъ“ послѣ недавняго объясненія…
Онъ нѣсколько разъ спрашивалъ няню, „какъ барыня?“ и
