того, что я испытала за послѣдній годъ, благодаря вашему постыдному поведенію, недостойному порядочнаго человѣка, — я пришла къ рѣшенію: предоставить вамъ полную свободу жить, какъ вамъ будетъ угодно, и уѣхать отъ васъ… Разумѣется, дѣтей я возьму съ собой… Вы вѣдь не рѣшитесь отнять ихъ отъ матери?
Варвара Александровна имѣла полное право торжествовать. Криницына, дѣйствительно, передернуло отъ этого сюрприза, и онъ воскликнулъ:
— Уѣхать!? Лишить меня дѣтей!?
Это восклицаніе омрачило минутное торжество Варвары: Александровны и ядовитымъ жаломъ вонзилось въ ея душу, нанеся глубокое оскорбленіе ея самолюбію, хотя она и говорила, что презирала „этого человѣка“.
Какъ! Онъ только жалѣетъ дѣтей, а меня нисколько не жаль, — жены, которая отдала ему лучшіе годы жизни. И это за двѣнадцать лѣтъ вѣрности и любви. О, презрѣнный человѣкъ!
И, совсѣмъ позабывъ, что хотѣла говорить съ нимъ „холодно и спокойно“, Варвара Александровна съ гнѣвной страстностью кинула:
— Зачѣмъ вамъ дѣти? Развѣ вы ихъ много видите? Развѣ вы часто съ ними бываете? Они и такъ лишены отца. Хорошъ отецъ!? Вѣдь вы вѣчно пропадаете изъ дому и возвращаетесь пьяный по утрамъ… Хорошъ примѣръ для дѣтей, нечего сказать! Да и безъ нихъ вамъ будетъ удобнѣе… Они, по крайней мѣрѣ, не помѣшаютъ вамъ жить со своей любовницей… Будете праздновать вторую молодость на полной свободѣ… Никто не стѣснитъ васъ! — ядовито прибавила Варвара Александровна.
Криницынъ молчалъ въ какомъ-то столбнякѣ.
— А если захотите видѣть дѣтей — можете видѣть ихъ у меня… Я останусь въ Петербургѣ. Будьте спокойны, во время этихъ свиданій я не стану безпокоить васъ своимъ присутствіемъ…
Она взглянула на „этого человѣка“, сидѣвшаго опустивъ голову, и все еще надѣялась, что онъ вдругъ бросится къ ея ногамъ и станетъ молить о прощеніи, и она, быть можетъ, проститъ его ради бѣдныхъ дѣтей.
Но Криницынъ не бросился къ ногамъ и, видимо стараясь скрыть свое волненіе, наконецъ, проговорилъ:
