торыхъ можно, по совѣсти, прокутить малую толику. И о „той дурѣ“ онъ ужъ и не думалъ больше. Послѣ четырехмѣсячнаго веселаго и довольно неограниченнаго флирта, „дура“ увильнула и на-дняхъ уѣхала за границу въ обществѣ какого-то юнаго дальняго родственника, и Борисъ Николаевичъ могъ только заднимъ числомъ сокрушаться о томъ, что „счастье было такъ близко, такъ возможно“, еслибъ онъ не былъ такой рохля.
Обѣдъ былъ конченъ, дѣти ушли, и Борисъ Николаевичъ хотѣлъ было удрать въ кабинетъ, какъ Варвара Александровна торжественно произнесла:
— Мнѣ нужно съ вами поговорить.
„Бенесфисъ!“ — подумалъ, слегка морщась, снова опускаясь на стулъ, чтобъ выслушать „бенефисъ“ въ болѣе удобномъ положеніи, и проговорилъ покорно-равнодушнымъ тономъ человѣка, сознающаго, что противиться неотвратимому року безполезно и надо покориться судьбѣ:
— Я слушаю…
— Не здѣсь, надѣюсь?
Въ самомъ дѣлѣ, какой онъ разсѣянный! Онъ и забылъ, что въ столовой подпускались только ядовитые намеки, а спеціальнымъ мѣстомъ дло „бенефисовъ“ былъ въ послѣдній годъ — кабинетъ.
— Такъ пойдемъ въ кабинетъ, Вавочка, — вымолвилъ Криницынъ, по старой привычкѣ называя жену Вавочкой, и пропустивъ ее мимо себя, вошелъ вслѣдъ за женой въ свою небольшую комнату и съ предусмотрительностью плотно затворилъ двери на случай высокихъ нотъ звучнаго контральто жены.
„Еще смѣетъ называть Вавочкой, негодой!“ — возмутилась про себя Варвара Александровна и присѣла на диванъ.
Криницынъ опустился въ кресло напротивъ.
Нѣсколько секундъ длилось молчаніе.
„Что-жъ она не начинаетъ!“ — тревожно подумалъ Борисъ Николаевичъ. Взглядъ его скользнулъ по Вавочкѣ, и въ головѣ пронеслась внезапно шальная мысль: „а вѣдь какъ она еще сохранилась, эта Вавочка… Еслибъ только не характерецъ“…
И Криницынъ вздохнулъ…
— Надѣюсь, вы не удивитесь, — начала Варвара Александровна торжественно-спокойнымъ тономъ, — если послѣ всего
