тельное. Воспоминаніе о позднемъ возвращеніи, о неумѣстной болтливой откровенности съ Вавочкой охватило позорной трусостью его робкую душу, удручая ее сознаніемъ дѣйствительной виновности и ожиданіемъ непремѣннаго возімездія.
„Въ пятомъ часу… Тройки… Самаркандъ… Анна Петровна… Мигрень… Вавочка“… тревожно думалъ онъ, высовывая изъ-подъ одѣяла заспанное лицо и осторожно поворачивая голову… Постель Вавочки пуста… Въ спальнѣ зловѣщая тишина. „Вавочка вѣрно одѣлась и пьетъ въ столовой кофе, глубоко огорченная“… И смущенный Борисъ Николаевичъ торопливо поднялся съ постели и сталъ одѣваться, питая робкую надежду удрать поскорѣй безъ объясненій на службу и выпить гдѣ-нибудь по дорогѣ стаканъ чаю… Быстро одѣвшись, онъ вышелъ изъ-за ширмы, изъ-за этой красивой, атласной нирмы, скрывающей обѣ кровати, и совершенно неожиданно увидалъ Вавочку.
Она сидѣла въ мягкомъ креслѣ блѣдная, съ устремленными передъ собой глазами, грозно-спокойная и торжественно-мрачная, точно подавленная тяжестью несчастія, съ крѣпко сжатыми губами и гнѣвно раздувающимися ноздрями своего крупнаго съ горбиной носа, и, казалось, не замѣчала мужа.
Видь Вавочки не предвѣщалъ ничего пріятнаго, и окончательно струсившій Борисъ Николаевичъ думалъ было проскользнуть въ двери, а затѣмъ за шапку и съ Богомъ на службу — пусть ужъ объясненіе будетъ потомъ, послѣ обѣда… Но топографія мѣстности не дозволяла исполнить этотъ планъ. Онъ не могъ не замѣтить Вавочки. Поэтому Борисъ Николаевичъ въ отвагѣ отчаянія сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ креслу и, подбадривая себя, проговорилъ умышленно развязнымъ тономъ, будто человѣкъ, не совершившій ничего преступнаго:
— Здравствуй, Вавочка… Ты, бѣдная, изъ-за меня не спала?
И съ этими словами, развязность тона которыхъ не исключала, однако, нѣкоторой заискивающей трусливости, Борись Николаевичъ, приблизившись къ креслу, хотѣлъ было поднести руку Вавочки къ своимъ губамъ, какъ вдругъ движеніемъ, полнымъ отвращенія, точно Борисъ Николаевичъ былъ весь въ проказѣ и прикосновеніе къ нему грозило гибелью, — Варвара Александровна отдернула вздрагивающую руку и глухимъ трагическимъ голосомъ своего низкаго контральто произнесла:
