отъ времени задавала мужу такъ называемые имъ „бенефисы“, въ которыхъ упрекала, что она вѣчно одна и что, слѣдовательно, мужъ ее не любитъ. Борисъ Николаевичъ, конечно, клялся, что любитъ по-прежнему, въ доказателъство нѣжно цѣловалъ ея руки и почтителъно старался убѣдить Вавочку, что, во-первыхъ, она не вѣчно одна, а много, много два или три раза въ недѣлю, и что нельзя же ему не поддерживать знакомства съ товарищами и сослуживцами… И такъ какъ „бенефисы“ эти были, относительно говоря, изъ легкихъ, то Борисъ Николаевичъ покорно ихъ выслушивалъ, считая ихъ терпимымъ наказаніемъ за пріятно проведенные вечера, и безъ особаго труда получалъ въ концѣ-концовъ прощеніе.
Но вскорѣ Борисъ Николаевичъ совершилъ тягчайшее преступленіе.
Уйдя изъ дому, не смотря на жестокую мигрень Варвары Александровны, и обѣщая вернуться никакъ не позже двѣнадцати часовъ, онъ возвратился въ пятомъ часу утра, и въ какомъ видѣ!..
Пошатываясъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, на которомъ бродила добродушно-блаженная улыбка подвыпившаго человѣка, съ осоловѣлыми глазами, вошелъ онъ въ спалъню и увпдалъ передъ собой дожидавшуюся его жену, изумленную, строгую и взволнованную.
— Борисъ! — прошептала толъко она, голосомъ, полнымъ скорбнаго упрека, при видѣ своего столъ тяжко провинившагося подданнаго.
Но Борисъ Николаевичъ какъ будто не почувствовалъ всей трагичности тона жены и добродушно, слегка заплетая языкомъ, спросплъ:
— А ты не спишъ, Вавочка?..
— Ты, кажется, видишь!.. Я всю ночь не спала изъ-за тебя, — проговорила она мрачнымъ голосомъ и строго прибавила: — гдѣ ты былъ?
Видимо склонный къ откровенной болтливости и стараясь твердо держатъся на ногахь, Борис Николаевичъ неосторожно вдался въ подробности.
— Напрасно ты не спала, Вавочка… Напрасно, милая… Карета меня не переѣхала… Нѣтъ… Твой мужъ здоровъ и невредимъ… Я былъ у Василія Григорьича… Много народу… Играли въ карты… Ужинали… Прости, Вавочка, засидѣлся… А потомъ… потомъ.
