ной, Борисъ Николаевичъ сталъ чаще позѣвывать, испытывая удрученное состояніе духа, и нерѣдко, какъ трусливый человѣкъ, замышляющій ковы, не безъ внутренняго страха бросалъ украдкой взоры на Вавочку, причемъ, совершенно неожиданно для себя, находилъ, что лицо Вавочки хоть и красиво еще, но потеряло прежнюю свѣжесть, и подмѣчалъ „вѣерки“ на вискахъ и то, что подъ глазами какъ будто подведено. И усики на пышныхъ губахъ, которые прежде такъ нравились, теперь казались ему слишкомъ замѣтными у женщины. Борисъ Николаевичъ нерѣдко громко вздыхалъ и читалъ вслухъ книгу безъ прежняго увлеченія и довольно разсѣянно.
„Удрать бы куда-нибудь. То-то бы хорошо!“ — частенько забѣгала въ голову Бориса Николаевича соблазнительная мысль на самой интересной сценѣ романа, и онъ мысленно представлялъ себѣ „мѣсто“, гдѣ можно бы пріятно провести время, — поболтать съ какой-нибудь менѣе серьезной, чѣмъ Вавочка, хорошенькой женщиной… Просто такъ, поболтать и посмѣяться, не считая всякаго лыка въ строку, а потомъ кутнуть слегка съ добрымъ пріятелемъ… Какъ ни хорошо и уютно, казалось, было въ гнѣздышкѣ Варвары Александровны, гдѣ обыкновенно происходили вечернія чтенія, отъ десяти до двѣнадцатн, когда спали дѣти, и какъ ни мила и любяща была сама Вавочка, склонившая головку надъ починкой какой-ннбудь принадлежности дѣтскаго или его туалета — „она вѣдь вся живетъ для него и дѣтей!“ — тѣмъ не менѣе неблагодарнаго Бориса Николаевича все сильнѣе и сильнѣе тянуло задать тягу изъ этого уютнаго храма безграничной любви и заботъ о немъ, и отъ этой самой образцовой жены, милой, любящей Вавочки, не отпускающей его отъ себя.
Но вотъ вопросъ: какъ улѣпетнуть, чтобь не раздражить и не огорчить Вавочку?.. Она приметь это за недостатокъ любви… и тогда — взбучка!
Борисъ Николаѣвичь озабоченно ломалъ голову, пока не напалъ на счастливую мысль: надо ее пріучить къ этому. Изъ-за чего, въ самомъ дѣлѣ, огорчаться и дѣлать человѣку сцены? Другія же жены (въ головѣ Бориса Николаевича мелькалъ рядъ другихъ жѣнъ) сидятъ однѣ дома или преспокойно себѣ ѣздятъ однѣ въ гости или въ театръ, а мужья ихъ такъ же спокойно уходять, куда имъ заблагоразсудится. И ничего себѣ… Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, вариться вѣчно
