оффиціально объявили женихомъ. Торопились съ приданымъ. Я былъ на седьмомъ небѣ. Чѣмъ болѣе я узнавалъ Антонину, тѣмъ болѣе привязывался. Это было такое мягкое, доброе и правдивое, казалось, созданіе. Отецъ положительно оклеветалъ ее. Правда, она любила наряжаться, любила блескъ, но какая же изъ молодыхъ свѣтскихъ дѣвушекъ не любитъ этого… Одно только смущало меня… Чѣмъ ближе становилось время нашей свадьбы, тѣмъ Антонина дѣлалась нервнѣй, и часто я заставалъ ее въ слезахъ. Она объясняла это нервами и успокоивала меня, кладя свою голову на мою грудь… И я цѣловалъ ее пепельные волосы, цѣловалъ ее лицо… И она не противилась и повторяла, что меня любитъ…
Матвѣй Ивановичъ перевелъ духъ и воскликнулъ:
— Боже ты мой!.. Возможно ли было такъ лгать и въ то же время такъ ясно глядѣть своими чудными, свѣтлыми глазами… И такое прекрасное созданье… Взгляните… какая прелесть!…
Онъ принесъ изъ кабинета портретъ прелестной молодой дѣвушки. Казалось, сама ангельская невинность одухотворяла это чудное лицо съ правильными тонкими, точно выточенными, чертами и съ большими голубыми глазами съ дѣтски-яснымъ выраженіемъ.
— Неужели она лгала?..
— Лгала… съ первой же нашей встрѣчи,—грустно промолвилъ Матвѣй Ивановичъ.
— И вы объ этомъ узнали послѣ свадьбы?
— До свадьбы…
— До свадьбы? И все-таки женились?—удивленно воскликнулъ я.
— Все-таки женился. Да вотъ дослушайте, ужъ конецъ моего крушенія близокъ.
Матвѣй Ивановичъ отхлебнулъ холоднаго чая, и продолжалъ:
— Какъ теперь помню, это было въ воскресенье и число помню: 10-го января, и помню, что былъ яркій, солнечный морозный день и что у меня было свѣтло и радостно на душѣ. Пришелъ я на Сергіевскую съ подаркомъ для Антонины, съ кольцомъ съ бирюзой, осыпанной брилліантами, чтобъ надѣть на ея крошечный мизинецъ. Она любила кольца и знала, что они идутъ къ ея бѣленькимъ холенымъ ручкамъ. Въ передней
