Но старикъ не сталъ вдаваться въ подробности и только замѣтилъ:
— Было и это… Разбивался я тогда у Гижиги… Спасибо, судъ вполнѣ оправдалъ… Всего, батенька, было… Сами были морякомъ и знаете, какова морская служба… Кто много плавалъ, тотъ переживалъ такія минуты, которыя никогда не забываются… А все-таки я любилъ эту службу. Признаться, даже и теперь, на старости лѣтъ, иногда тоскую по морю, по его безбрежнему простору… Тамъ живется полнѣй, человѣкъ становится лучше и какъ-то проще, да и всякое, даже тяжелое горе, переживается легче,—прибавилъ старикъ и вдругъ примолкъ и задумался.
Среди наступившей тишины въ маленькую комнатку донесся съ улицы вой вѣтра. Заунывно гудѣлъ онъ и въ трубахъ.
Чтобъ отвлечь старика отъ какихъ-то, видимо, тяжелыхъ воспоминаній, вдругъ снова овладѣвшихъ имъ, я спросилъ:
— А когда вы были, Матвѣй Иванычъ, въ самой серьезной опасности въ своей жизни? Во время крушенія шкуны или—помните?—когда фрегатъ ночью вскочилъ на каменья?
Матвѣй Ивановичъ покачалъ отрицательно головой и промолвилъ:
— Самую серьезную опасность я видѣлъ не въ морѣ, а на берегу.
— На берегу?—удивился я.
— На берегу—значительно подтвердилъ онъ.—И не избѣжалъ ея, и потерпѣлъ крушеніе… Оно похуже и штормовъ, и каменьевъ… Сегодня еще я вспоминалъ его!—раздумчиво проговорилъ Матвѣй Ивановичъ.
Я ничего не понималъ, догадываясь только, что тутъ дѣло о сердечной драмѣ.
— Вы развѣ ничего не слыхали?—спросилъ онъ послѣ минуты молчанія.
— Нѣтъ, Матвѣй Иванычъ.
— И не знаете, что я былъ женатъ?
— Я всегда считалъ васъ холостякомъ.
— Я и былъ холостякомъ, хотя и былъ женатъ. Странно, не правда-ли?—горько усмѣхнулся старикъ.
— Странно,—согласился я.
— Да, голубчикъ, много страннаго бываетъ въ жизни… И крушеніе мое тоже было странное… И она была довольно
