— Поставь-ка намъ, братецъ, самоваръ,—приказалъ Матвѣй Ивановичъ.
— Есть, вашескобродіе! Ставлю.
— А коньякъ у насъ есть?
— Полъ-бутылки, вашескобродіе!
— Ну, этого намъ за глаза хватитъ,—улыбнулся Матвѣй Ивановичъ, который, сколько я его помню, ничего не пилъ и развѣ, въ рѣдкихъ случаяхъ, вливалъ ложечку другую коньяку въ чай.
— И лимонъ достань, Егоровъ. Нашъ дорогой гость пьетъ чай съ лимономъ.
— Извѣстны объ эфтомъ, вашескобродіе. Не извольте безпокоиться. И лимонъ найдемъ… А, можетъ, и закусить прикажете подать?—весело и радушно спрашивалъ Егоръ, переступая съ ноги на ногу въ своихъ самодѣльныхъ парусинныхъ башмакахъ.
— Закусить? Развѣ найдется что нибудь?
— Какъ не найдется… У насъ, слава Богу, завсегда все найдется… Что вы это изволите говорить, вашескобродіе!—обиженно замѣтилъ Егоровъ. Заливное изъ телячьей головки есть… къ завтрему изготовилъ… Грибки соленые… Маринатъ изъ лососины,—съ гордымъ видомъ перечислялъ Егоровъ.
— Да мнѣ ѣсть не хочется,—замѣтилъ я.
— Можетъ, и надумаете, вашескобродіе! Вечеръ-то дологъ! замѣтилъ Егоровъ.
— Ужь вы не отказывайтесь, не обижайте Егорова… Пусть подаетъ!—промолвилъ Матвѣй Ивановичъ.
Егоровъ ушелъ, а Матвѣй Ивановичъ проговорилъ:
— Золотой человѣкъ этотъ Егоровъ… На всѣ руки… Замѣтили, какъ за честь дома вступился, а?—усмѣхнулся Матвѣй Ивановичъ. И бережетъ какъ мою копѣйку, еслибъ вы знали? Съ нимъ я, какъ у Христа за пазухой… Отлично живу на свою пенсію…
Старикъ деликатно умолчалъ, что эта „отличная жизнь“ была болѣе, чѣмъ скромная и даже не безъ лишеній, такъ какъ изъ пенсіи, получаемой имъ, онъ удѣлялъ тридцать рублей въ мѣсяцъ своей племянницѣ—курсисткѣ, о чемъ я случайно узналъ отъ самой молодой дѣвушки.
— Ну, теперь разсказывайте, что хорошаго дѣлается на свѣтѣ… По газетамъ-то ничего особенно хорошаго нѣтъ на
